Страница 140 из 149
Князь Невшательский приходил в отчаяние и упрекал себя в том, что он способствовал этому назначению, но его сожаления не могли ничему помочь. У самых энергичных людей сила воли и даже простой здравый смысл, которые при других обстоятельствах исцелили бы целую кучу недугов, были, по-видимому, как говорил император, отморожены или по крайней мере закоченели. Усталость, упадок духа, действие морозов, страх замерзнуть дошли до такой степени, что императору было прислано много жалоб на офицеров, даже гвардейских и артиллерийских, которые до Вильно проявляли особенную энергию и особенное рвение и привели в Вильно свои роты и батареи в почти неприкосновенном виде, заслужив похвалу начальства. Согласно донесениям, эти офицеры, когда надо было покидать Вильно, громко заявляли, что они дальше не пойдут, что у них нет больше сил и что они предпочитают попасть здесь в плен, чем погибнуть от холода и голода на дороге. Эти подробности произвели на императора большее впечатление, чем размеры наших потерь. Я не могу описать, с каким нетерпением он ждал сообщений от герцога Бассано, а еще больше его приезда, чтобы узнать, действительно ли он уничтожил фальшивые русские ассигнации [313] , которые имелись у него в Вильно.
- Они были способны забыть их там, - сказал мне император, - или поручить кому-нибудь их уничтожение. Но то лицо, которому дадут такое поручение, постарается воспользоваться этим, и будет более чем неприятно, если русские обнаружат эти ассигнации.
По словам императора, он знал из частного донесения, что после его проезда через Вильно эти деньги были пущены в оборот; это сообщение и было главной причиной его беспокойства. Должен сказать, что это признание в первый момент оглушило меня до такой степени, что я не совсем понял слова императора, и он должен был повторить их мне.
Узнав об эвакуации Вильно, император тотчас же понял все последствия, к которым она могла привести. Герцогство Варшавское оказалось под угрозой; где будет конец беспорядку? Трудно было предсказать это, так как депеши короля и штаба не сообщали ничего успокоительного о принятых мерах. Тем не менее император, быстро принимавший решения, как только он видел, что делу помочь нельзя, сказал мне:
- Это - поток; надо предоставить ему свободу. Он остановится сам собой через несколько дней.
Император высказал также мысль, что в этом отступлении есть положительная сторона, так как там много болезней, и, отступая, солдаты отдаляются от источника заразы. Возможно даже, что чума произведет впечатление на русских и не позволит им двигать свою армию вперед. К тому же положение нашей армии на 31 декабря, несмотря на наши бедствия, могло внушить некоторую надежду на то, что беспорядок и дезорганизация приближаются к концу, так как у армии были опорные пункты, а морозы, которые причиняли нам столько зла, действовали, конечно, также и на неприятеля и отнюдь не могли благоприятствовать его наступательным маневрам.
Ставка и гвардия находились в Кенигсберге. Их прикрывал 10-й корпус, стоявший в Тильзите. 1-й корпус (князя Экмюльского) был в Торне, 2-й - в Мариенбурге, 3-й (герцога Эльхингенского) - в Эльбинге, 4-й (вице-короля) в Мариенвердере, 5-й - в Варшаве, 6-й - в Плоцке, 7-й - в Венгрове, 9-й - в Данциге.
Австрийцы занимали Остроленку и Броки.
Как я уже сказал, наступил час самых жестоких испытаний. Виленские потери и отступление в Пруссию были только прологом. Наши последние бедствия послужили сигналом, которого ждала измена, чтобы проникнуть в ряды храбрецов. 30 декабря прусский генерал Йорк [314] заключил соглашение с русскими и предательски покинул герцога Тарентского. Эта беспримерная измена открывала наш левый фланг и подвергала риску 10-й корпус, а этому корпусу угрожали в тот момент намного превосходящие его силы, так как Витгенштейн только что соединился с дивизиями, действовавшими уже против герцога Тарентского, который 19-го вышел из Митавы и должен был 29-го перейти через Неман. При такой обстановке Неаполитанский король дал армии приказ перейти через Вислу и перенес ставку в Познань. Именно тогда он и бросил командование армией. Император передал командование вице-королю. Сообщение, напечатанное по этому поводу в "Мониторе", не оставляло сомнений насчет того, что думал император о дезертирстве своего шурина при таких критических обстоятельствах. Король, переодетый, проехал через Германию и отправился в Неаполь.
Присутствие императора в Париже успокаивало, однако, даже самые острые опасения. Его энергичные мероприятия служили как бы диверсией. Уже замечалась повсюду изумительная активность.
Все организовывалось, все создавалось как бы по волшебству. Миллионы собственной казны императора и особого фонда были извлечены из погребов Тюильри и заимообразно предоставлены государственному казначейству [315].
Император делал вид, что он руководствуется мирными намерениями. Многие склонялись к мнению, что для достижения мира надо усвоить те взгляды, которых, по-видимому, держится сейчас Австрия. Мир считали настолько необходимым для всех, что не сомневались в возможности заключить его, если только император будет проявлять умеренность, а настоящий момент считали самым благоприятным для того, чтобы уговорить императора согласиться на некоторые жертвы. При этом надо отметить одно обстоятельство, которое не ускользнет, конечно, от истории, ибо ничто не может дать более правильное понятие о всем известной твердости характера и упорстве императора: несмотря на наши неудачи и наши бедствия, несмотря на успехи русских и предательство пруссаков, представление о закаленном характере императора, о его железной воле и о его планах расширения Франции было таково, что, по общему мнению, препятствия к умеренному миру могли возникнуть скорее с его стороны, чем со стороны России, а между тем, после того как русская армия переступила границы своей страны и не была больше ей в тягость, требования России и ее планы мщения должны были расти и побуждать ее не так спешить с переговорами.
--------------------------------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЯ
Внимание! Данные примечания взяты из издания 1994, Таллинн-Москва, АО "Скиф Алекс". В них обнаружено приличное количество неточностей и ошибок, которые будут нами последовательно исправляться.