Тень и источник

– Условия отличаются не в нашу пользу. Изображать жизнь в формах самой жизни – там не закон для художников. Мне дали понять, не без чувства превосходства: для них нетерпимо то, что терпим мы.

Вальц вставил:

– Не знают ошейника с шипами.

– Тебе ответят, у них это немыслимо, народ не такой! – Пчелин гмыкнул.

– Не любят нас, – Вальц поставил на стол чайные чашки. – В Академию наук приезжал профессор-поляк, мы с ним разговорились тет-а-тет... Когда немцы Польшу захватывали и наши перешли её границу, у нас в плену оказалось много поляков. Хотя с Польшей мы вроде как не воевали... Профессор напомнил: весной сорокового в урочище Катынь под Смоленском наши расстреляли тысячи польских офицеров. А позднее свалили на немцев.

Пчелин проговорил сожалеюще:

– Попала Польша меж двух прессов. – И добавил: – Там при нас о войне не вспоминали. А кто-то из наших вспомнит – молчат. Хотя варшавяне коснулись войны: какая Варшава была разрушенная и какая теперь красивая. – Он налил пиво в чашки и, протянув одну Слотову, стал описывать Варшаву...

Вячеслав до того не слышал о Катыни, и, когда оперработник читал отчёт, подумывал: спросить? Они сидели в креслах друг против друга.

– Образчик грязной клеветы! – объявил Борис Андреевич, сделав вопросы излишними. – Но нужно, чтобы это было неоспоримо! – продолжил он сурово. – Вальц скажет, он этого не говорил, Пчелин, конечно, его не опровергнет, а вас в качестве свидетеля мы не можем засвечивать.

Слотов решился выявить реакцию на одно своё предположение.

– Извините, Борис Андреевич, – начал преувеличенно смущённо, – в кабинете... э-ээ... нет приборчика?

Сотрудник КГБ одарил студента снисходительной усмешкой.

– Хочется, чтобы всё, как в кино про шпионов? Но мы имеем дело не с агентами разведок, и, если в каждом кабинете технику устанавливать, фиксировать всё, что скажут... В какие это вылетало бы суммы? Нет необходимости. О настроениях мы и так узнаём, а когда нужно проверить... – он замолчал, раскрыл блокнот и, подумав, спросил: – У вас что-то будет опубликовано в ближайшее время?

Через два дня, ответил Слотов, должен выйти очерк о молодых рационализаторах завода ВЭФ.

– Тогда позвоните мне в первой половине дня, и мы встретимся, – оперработник черкнул в блокноте. – Вы с Вальцем ещё не обмывали ваши публикации? Надо обмыть.

Вячеслава пощипывало и любопытство и беспокойство. Чего от него потребуют? Подпоить Вальца, подсыпать ему что-то в стакан?.. Стоило вообразить, и, как ни глубоко он уже увяз, становилось не по себе. Фактически то, что будет сделано, сделает государство, думал он, – таково оно! таковы условия в этом обществе! Сколько людей включено в сеть, постоянно загруженную сигналами... На него самого капал не кто-то один. Словом, оставалось только мысленно развести руками.

Когда он вновь позвонил в знакомую квартиру, открывший ему Борис Андреевич сказал приглушённо: – Хозяева дома... – и, кивнув на притворённую дверь комнаты, провёл гостя в другую, с письменным столом и стеллажом с книгами. Глаз приметил трёхтомник Константина Симонова, собрание сочинений Ярослава Гашека. Оперработник вынул из портфеля и положил на стол что-то вроде мыльницы серого цвета и моток тонких проводов. Слотов догадался.

– До рубашки, – гэбэшник дополнил слова жестом, и Вячеслав снял пальто, пиджак.

Борис Андреевич вооружился перочинным ножичком, велев Слотову вывернуть правый карман брюк, а также задний карман. В дне того и другого появились отверстия. Вячеслав подвергся ряду манипуляций. Портативный магнитофон был помещён в задний карман, в боковом оказался выключатель; соединительный провод скрывался под материей брюк. Борис Андреевич объяснил:

– Кнопка утоплена – включён, выступает – выключен.

Другой провод, прилегая к торсу, оканчивался крошечным звукоулавливающим устройством, прикреплённым к майке на груди специальной булавкой. Под рубашкой его не было видно.

– Работает пять часов, – пояснил сотрудник КГБ, когда Слотов облачился в пиджак. – Ну-ка, руку в карман – включили, выключили. Только будьте осторожны, не привлекайте к руке внимания. Сами решайте, когда включать: болтовня не по делу нам не нужна. – Борис Андреевич, сменив тон, добавил с ехидцей: – Но не надо и в доброту играться, обрывать, пропускать. Вам же хуже. Если запись не подтвердит вашу информацию, останутся сомнения. Наговоры у нас не приветствуют.

Перспектива попасть в клеветники вызвала у Слотова ассоциацию с поговоркой: «Нас ..., и мы же педерасты!» Оперработник дал ему напутствие, вручив двадцать рублей и взяв расписку:

– Купите бутылку коньяка, что-нибудь заесть – и посидите... Потом звонок мне – вернёте вещь.

Вячеслав посетил ликёро-водочный отдел универмага. Армянского коньяка, который хотелось попробовать, увы, не было, и он выбрал грузинский с маркировкой «коньяк выдержанный высшего качества», истратив двенадцать рублей с копейками. Купив в кондитерском отделе пару плиток шоколада, к концу рабочего дня появился в редакции.

Вальц дописывал статью. Сказав: – Привет, Слава, мне три минуты... – вновь склонился над рукописью, худощавый брюнет с курчавой шевелюрой и бородищей. Вячеслав, повесив пальто на вешалку, не садился. Когда Вальц, пробежав глазами лист, размашисто расписался и бросил авторучку на стол, Слотов извлёк из кармана пальто обёрнутую бумагой бутылку.

– Очерк, который сегодня вышел, очень важен для моей дипломной работы... – студент помялся, – её тему дали мне вы и столько со мной возились...

Вальц не был изумлён:

– О чём говорить, спрыснем! Отнесу только в машбюро... – он взял рукопись и, выходя, обернулся: – Давайте Куличова пригласим для компании?

Слотов ответил «конечно!» и, когда остался один в кабинете, притронулся к заднему карману брюк под полой пиджака, осторожно ощупал выключатель в другом кармане. Посмотрел на руки: дрожат? Вероятно, покраснело лицо, блестят глаза. Он не мог сидеть спокойно и, разломав плитки шоколада на кусочки, разложил их на бумаге, потом нашёл в ящике стола штопор, стал откупоривать бутылку, пробка крошилась. Вошедшие Вальц и Куличов поспешили к нему на помощь, пробка была удалена.

Роман Маркович поднял, за отсутствием рюмок, чашку с коньяком:

– Слава, вы у меня не первый практикант, и, сравнивая, я говорю, как оно есть. Вы пока – лучший! У вас вырабатывается свой стиль – с такой чертой, как гибкость. И главное: вы умеете взять материал. Ну – за то, чтобы вы стали профессионалом, каких поискать!

Трое выпили. Вячеслав сказал – благодаря Роману Марковичу он понял, какой роскошью может быть общение...

– Ну-ну, не будем, – остановил Вальц.

Приняли по второй порции, и Слотов рассказал безобидный анекдот о пьянице, которому пришлось пить рюмками чай, чтобы заполучить чашку водки. Настроение поднималось. Александр Куличов сообщил: сегодня Бутейко поделился анекдотом, привезённым из командировки.

– Он ездил в Куйбышев. Это бывшая Самара, в тридцатые годы её переименовали в честь деятеля Куйбышева, – пояснил Куличов.

Вячеслав откинулся на спинку стула, запустил руки в карманы и утопил кнопку выключателя, меж тем как Александр начал:

– На похороны деятеля съехались делегации со всего Союза. Делегат с какой-то национальной окраины очень плохо говорил по-русски, коверкал слова. Хотел произнести: «Умер Куйбышев. Но ничего. Вырастет новое поколение». А получилось: «Умер ... большой. Но ничего. Вырастет новый по колено».

Вальц усмехнулся в бороду. Куличов сказал:

– Анекдот плоский, но для подростков в самый раз, – он положил в рот кусочек шоколада. – Правда, трудно представить, что молодёжь тридцатых сочиняла такое.

– А что мы о ней знаем? Что её вдохновляли лозунги? – насмешливо возразил Вальц.

– Теперь молодёжь, когда нельзя изъясняться на жаргоне, сыплет штампами, набирается их ещё в школе... – Куличов пустился в рассуждения об истоках формализма в общественной жизни. – Всю лучшую пору шаблон держит в тисках, а потом, как в спорте: возраст! уходи...