Страница 49 из 84
Когда Прямиславе сообщили о сватовстве, она чуть не села прямо на пол посреди гридницы.
– Удивляться тут нечему, я давно уж этого ждал! – говорил довольный князь Вячеслав, потирая руки. – Так и знал, что как пройдет слух, что моя голубка от злого мужа избавилась, так к ней сваты со всех концов света понаедут! У других девки-невесты не моложе тебя, всего восемнадцатый год! И знал, что из Перемышля раньше других приедут! Ведь Ростислав Володаревич-то видел тебя, знает, какая ты красавица! Небось приехал домой и решил: хоть расшибусь, а возьму за себя! Ну, какой ответ дадим?
Но Прямислава только закрыла лицо руками. Видя, как она взволнована, князь Вячеслав не настаивал на немедленном ответе и даже сам проводил ее до лестницы наверх.
– Подумай, душа моя, я тебя не тороплю! – говорил он, ободряюще поглаживая ее по плечу. – Ты его знаешь, видела, что за молодец, рассуди в покое, а там и решим. Бояр соберем, с ними поговорим, как народу понравится. Но с Перемышлем родниться неплохо. И как вовремя князь Володарь помер! Вот уж правду говорят: что Бог ни делает, все к лучшему! Земля там богатая! И соль, и торговая дорога большая! Если что, и от венгров, и от ляхов нас прикроют! Будет перемышльский князь мне сыном – дед в Киеве благословит, не сомневайся! Скорее послать ему сказать! – спохватился Вячеслав Владимирович. – Пусть скажет митрополиту, чтобы быстрее думал! Дело-то выгодное какое! Ну, иди, душа моя, отдыхай, а как надумаешь, так и скажешь.
И он убежал вниз снаряжать гонца. Для себя он уже все решил и потому не торопил Прямиславу с ответом, что ответ ему не требовался. Турову эта свадьба была выгодна, а значит, ей придется полюбить перемышльского князя!
В горницу несли подарки от сватов: ткани, ковры, меха, украшения в резных ларцах. Анна Хотовидовна и прочие ахали и охали над сундуками, даже Крестя, опасаясь попасть во власть мирской суеты, все же подошла и заглянула в ларец, опасливо вытянув шею, будто из-под крышки кто-то мог броситься и укусить. Но Прямислава, ни на что не глядя, сидела на лавке, уронив руки на колени. В голове у нее гудело, сердце часто билось. То, о чем она не смела даже мечтать, сбывалось наяву! Значит, Бог все-таки не гневается на то, что она захотела сломать венец, однажды связавший ее с Юрием Ярославичем. У нее будет муж, тот самый, кого она сама выбрала бы, если бы могла выбирать.
– Одно плохо – жених-то уж больно с лица нехорош! – бормотала Зорчиха, держа на распяленных руках тонкое покрывало-паволоку и щурясь, чтобы получше рассмотреть изящно переплетенный узор. – Половец! Глазки узенькие, рожа желтая, прости Господи!
Прямислава слышала ее, но только смеялась про себя: давно прошло то время, когда Ростислав казался ей некрасивым. Она вспоминала его желтовато-смуглое лицо с половецкими скулами, и сердце ее сладко замирало, и хотелось смеяться. Она вспоминала его горячие руки, его объятия, и мысли об этом доставляли ей удвоенное блаженство – ведь она будет его женой! Все то, что она вычитала у Златоуста о любви, покорности и взаимной верности супругов, теперь приобрело новый и такой сладкий смысл! Если ее мужем станет Ростислав, то каким блаженством будет любить его и покоряться ему! «К мужу твоему влечение твое, и будет он господствовать над тобою…»
Когда на другой день князь Вячеслав снова пришел к ней с разговором о сватовстве, Прямислава дала согласие. Начались приготовления: десяток девок шили приданое, купцы целыми днями толпились в сенях с мехами, тканями, расписной и чеканной посудой. Оружейники и седельщики трудились над подарками жениху и его мужской родне. Боярин Милюта надоумил заказать для Ростислава нож с образком Михаила Архангела на рукояти, в пару к его мечу, и Прямислава так обрадовалась, что даже поцеловала воеводу. Сама она то примеряла новые платья, то заглядывала в мастерские.
Сваты торопили: дескать, город Перемышль недоволен, что князь неженат, и свадьбе следует быть поскорее. Кроме них, с Прямиславой отправлялись туровские бояре с женами, и теперь Анна Хотовидовна, Вера Нежатовна, Дарья Даниловна и Еванфия Станимировна тоже собирались в путь. Кстати, Еванфия Станимировна была из рода Путиличей и приходилась игуменье Мелитине родной сестрой, но она-то целиком одобряла намерения Прямиславы и считала, что не замужество было бы для княжны грехом, а, напротив, отречение от него.
– Бог тебе дал молодость, красоту, здоровье, чтобы ты любовь в мире преумножала и род человеческий! – пылко приговаривала она, сама имеющая к тридцати годам семерых детей. – А такое богатство в монастырь нести – талант в землю зарывать, а за это Господь не похвалит! И святые в целомудрии жили, только когда им двоих детей Бог посылал, а у тебя и одного еще нету! Вот это грех – Божий завет отвергать!
Теперь осталось дождаться только разводной грамоты, а пока ее не было, князь Вячеслав чуть ли не каждый день закатывал пиры для сватов. Туровцы чередой тянулись на княжий двор поздравить, несли подарки, каждый по своим достаткам, – от дорогих золоченых ларцов до лукошка яиц.
Пока готовили приданое, прибыла грамота из Киева. Можно было собираться в путь. Все радовались, что сложное дело решилось так быстро, а монах, привезший ее, рассказывал, что в Киеве, с просьбой ускорить дело, были посланцы от князя Владимирка и, как ни странно, от Юрия Ярославича!
– Раскаялся, знать, в грехах-то, вину на себя берет и хочет жену освободить! – рассказывал отец Акиний. – Вроде даже говорил, что сам в монастырь пойдет, чего же жену держать, молода еще!
В раскаяние Юрия Ярославича верилось с трудом, но Господь всемогущ, и не таким еще грешникам посылал Он озарение. Главное, что грамота была на руках и препятствий к браку больше не имелось.
Наконец собрались. Настал четверг, который признавался подходящим днем для отъезда. Все приданое уложили в сундуки, пересыпая там и тут горстью льна или перекладывая головкой чеснока, чтобы уберечь будущую семью от бедности. Невесте на шею надели янтарное ожерелье, от сглаза в далеком пути. Вместе с Прямиславой ехали Зорчиха, Крестя, которую пока не с кем было отправить обратно в Берестье, Забела и еще три девушки-служанки, подаренные Вячеславом Владимировичем вместе с прочим приданым. Каждая из боярынь тоже ехала со своей челядью, а Еванфия Станимировна прихватила и младшего, полугодовалого, сына, которого не пожелала оставить так надолго. Вместе с приехавшими перемышльскими боярами и дружиной воеводы Переяра Гостилича обоз получался внушительный.
Сперва все разместились в ладьях и поплыли по Припяти. На первой стоянке Вячеслав Владимирович простился с дочерью.
– То с матерью провожали, теперь один провожаю! – говорил он, посмеиваясь и моргая, чтобы скрыть набежавшие слезы. – Да ты теперь уже не дитя! Ну, дай Бог! Дай Бог, чтобы муж тебя любил, как я люблю, остальное приложится! С любовью и бедность одолеешь, и болезнь, и опалу, с любовью всякая беда легкой покажется!
Ладьи вновь тронулись в путь. Утирая слезы, Прямислава оглядывалась на отца и епископа Игнатия, стоявших рядышком на берегу у самой воды. Она была рада новой жизни, ожидающей ее впереди, но было горько прощаться с отцом так скоро после того, как она по-настоящему его узнала.
– Ничего, княжна, не навек расстаешься, Бог даст, свидитесь! – утешала ее степенная боярыня Дарья Даниловна, пожилая женщина, провожавшая когда-то и Ростиславу при ее первом замужестве, и сестру Верхуславу. – Не на край света едем! И года не пройдет, как князь-батюшка в гости пожалует. На крестины приедет, как же не приехать!
Прямислава улыбнулась. Не пройдет и года, как у нее может появиться ребенок. Он будет на четверть половцем, но, воображая маленькое живое личико, в котором только разрез темных глаз немного напоминает о Диком Поле, Прямислава замирала от блаженства. Она уже любила этого ребенка, любила больше жизни, и любовь к нему изливалась из сердца, как огненный меч, пронзающий мир. Она страстно хотела, чтобы ее дети были детьми Ростислава, а значит, она не ошиблась, принимая его сватовство.