Задверье

– Вот видишь? Именно это я и имела в виду. Д’Верь промолчала.

Серпентина поймала что-то, шевелившееся в ее седой прическе, придирчиво осмотрела и, раздавив между большим и указательным пальцами, бросила на платформу. Потом повернулась к Охотнику, которая уничтожала небольшую гору маринованной селедки.

– Значит, вернулась охотиться на Зверя? Охотник с полным ртом кивнула.

– Тогда тебе, разумеется, понадобится копье, – сказала Серпентина.

У стула Ричарда возникла женщина с осиной талией, в руках она держала небольшой поднос, на котором стоял стаканчик с даже не ярко, а агрессивно изумрудной жидкостью. Ричард уставился на питье, потом перевел взгляд на д’Верь.

– Что вы ему подали? – спросила д’Верь.

– Ему это не повредит, – с морозной улыбкой ответила Серпентина. – Вы же гости.

Ричард опрокинул в себя зеленую жидкость, ощутив на языке тимьян, мяту и вкус зимнего утра. Почувствовал, как она проваливается вниз, и приготовился сделать все, чтобы она не вышла обратно. Но вместо этого вдохнул полной грудью и с некоторым удивлением обнаружил, что голова у него больше не болит.

И что он умирает от голода.

По природе своей Старый Бейли был не из тех, кто рожден на свет, чтобы рассказывать анекдоты. Несмотря на такой свой недостаток, он в этом упорствовал. Анекдоты, которые он настойчиво рассказывал, обычно бывали тягомотными, необычайно длинными и заканчивались печальной остротой, которую в пяти случаях из десяти Старый Бейли, подходя к концу своего повествования, уже никак не мог вспомнить. Единственная его публика состояла из небольшой плененной аудитории птиц, которые – в особенности грачи – воспринимали эти анекдоты как глубоко философские притчи, заключавшие в себе проникновенные озарения относительно того, что значит быть человеком, и которые и впрямь время от времени просили им что-нибудь рассказать.

– Ладно, ладно, ладно, – довольно ворчал Старый Бейли. – Остановите меня, если вы уже раньше это слышали. Жили-были муж с женой. Нет, старик со старухой. Нет-нет, не у синего моря. Старик не рыбачил, но был глухой как пень. В том-то и соль. Извините. Так вот жили-были старуха и глухой старик.

Огромный старый грач прокаркал вопрос. Старый Бейли потер подбородок и пожал плечами:

– Где жили? Да какая разница! Это же анекдот. В анекдоте ничего про это не сказано. И однажды старуха решила старика приласкать.

Грач изумленно каркнул.

– Не бывает? Как это не бывает? Ну вот она и говорит: «Ты мне защита и оборона». А старик – ну ее бить и приговаривать: «Я тебе не щипана ворона! Я тебе не щипана ворона!» Понимаешь? Он не расслышал. Очень смешно, просто умора.

Скворцы вежливо засвистели. Грачи покивали и склонили головы набок. Самый старый прокаркал что-то Старому Бейли.

– Еще? С бурным весельем у меня туговато, знаешь ли. Дай-ка подумать…

Из палатки донесся какой-то шум. Низкий пульсирующий звук, будто биение далекого сердца. Старый Бейли поспешил внутрь. Звук исходил от старого деревянного сундучка, в котором Старый Бейли хранил свои самые ценные вещи. Он откинул крышку.

Пульсирующий звук стал гораздо громче. Поверх сокровищ Старого Бейли лежал маленький серебряный ларчик. Осторожно протянув старческую, с узловатыми пальцами руку, он нерешительно взял его. Изнутри сиял и ритмично пульсировал, точно биение сердца, красный свет, пробиваясь через серебряную филигрань и трещины, выскальзывая из-под застежек.

– Он в беде, – сказал Старый Бейли. Самый старый грач вопросительно каркнул.

– Нет, это не анекдот. Это маркиз, – ответил ему Старый Бейли. – Он в большой беде.

Ричард до половины опустошил вторую наполненную с горкой тарелку, когда Серпентина отодвинула от стола стул.

– Думаю, на сегодня с меня достаточно гостеприимства, – сказала она. – Доброго вам дня, дитя, молодой человек… Охотник… – Она помедлила, потом провела скрюченным, похожим на коготь пальцем по скуле Охотника. – Тебе всегда здесь рады.

Надменно кивнув, она встала и удалилась. Мажордом с осиной талией двинулась следом.

– Нам надо уходить немедленно, – сказала Охотник и тоже встала. Ее примеру, но с гораздо большей неохотой последовали д’Верь и, наконец, Ричард.

Вышли они по коридору, слишком узкому, чтобы идти в нем бок о бок, а потому растянулись в цепь. Потом поднялись по лестнице. Пересекли в темноте железный мост, под которым эхо разносило грохот и лязг поездов. Затем они вступили в казавшуюся бесконечной сеть подземных пещер, где пахло гнилью и сыростью, кирпичом, гранитом и временем.

– Это была твоя бывшая босс, да? – спросил Ричард. – Как будто приятная дама.

Охотник промолчала.

Д’Верь, которая все это время выглядела притихшей, сказала:

– Когда у нас, в Подмирье, хотят унять детей, то говорят им: «Веди себя хорошо, не то тебя заберет Серпентина».

– Ну и ну! – удивился Ричард. – И ты на нее работала, Охотник?

– Я работала на всех Семь Сестер.

– Я думала, они уже – сколько? – лет тридцать друг с другом не разговаривают, – вставила д’Верь.

– Вполне возможно. Но тогда еще разговаривали.

– Так сколько же тебе лет? – удивилась д’Верь. Ричарда порадовало, что это она задала вопрос, сам он ни за что бы не осмелился.

– Столько же, сколько моему языку, – ответила Охотник, – и чуть больше, чем моим зубам.

– И все равно, – сказал Ричард тоном человека, которого отпустило похмелье и который знает, что где-то над головой у кого-то отличный день. – Это было неплохо. Вкусная еда. И никто не пытался нас убить.

– Уверена, этот недостаток в течение дня выправится, – заверила Охотник, ни на йоту не отступив от истины. – В какую сторону к Чернецам, госпожа?

Помедлив, д’Верь сосредоточилась.

– Пойдем вдоль реки, – сказала она. – Вон туда.

– Он уже приходит в себя? – спросил мистер Круп. Одним длинным пальцем мистер Вандермар ткнул распростертое ничком тело маркиза. Тело едва дышало.

– Еще нет, мистер Круп. Кажется, я его сломал.

– Нужно быть аккуратнее с игрушками, мистер Вандермар, – наставительно сказал мистер Круп.