Страница 17 из 23
— Значит, вы знаете, почему я вас о ней спрашиваю?
— Думаю, что догадываюсь, — сказал Уотервил все с тем же неуместным смехом. Смех этот звучал глупо даже в его собственных ушах.
— А если знаете, вы должны мне помочь.
При этих словах голос изменил ей, в нем послышалась дрожь, выдавшая ее страдание. Страдание было глубоко, иначе она не решилась бы обратиться к нему, в этом не было никакого сомнения. Уотервилу стало ее жаль, и он решил быть как можно серьезнее.
— Если бы я мог вам помочь, я бы помог. Но я в очень трудном положении.
— Не в таком трудном, как я. — Она не останавливалась ни перед чем, она буквально молила его о помощи. — Я не думаю, что у вас есть какие-нибудь обязательства перед миссис Хедуэй… вы кажетесь мне совсем разными людьми, — добавила она.
Уотервилу было отнюдь не безразлично, когда сравнение с кем-нибудь другим оказывалось в его пользу, но слова леди Димейн несколько скандализировали его, словно она пыталась его подкупить.
— Меня удивляет, что миссис Хедуэй вам не нравится, — решился он заметить.
Леди Димейн несколько мгновений смотрела в окно.
— Не думаю, чтобы вас это действительно удивляло, хотя, возможно, вы стараетесь в этом убедить себя. Но мне, во всяком случае, она не нравится, и я даже представить не могу, почему она понравилась сыну. Она очень хороша собой и, по-видимому, очень умна, но я ей не доверяю. Не знаю, что на него нашло, в нашей семье на таких не женятся. Вряд ли она человек нашего круга. Я совсем иначе представляю себе женщину, которую хотела бы видеть его женой… Наверно, вам ясно, о чем я говорю. В ее жизни есть многое, чего мы не понимаем. Сын не понимает этого так же, как я. Если бы вы могли хоть что-нибудь объяснить, вы оказали бы нам огромную услугу. Я ничего не скрываю от вас, хотя мы видимся впервые; я просто не знаю, к кому мне обратиться. Я чрезвычайно встревожена.
Нетрудно было догадаться, что она встревожена, голос ее звучал все горячее, глаза сверкали в сгущающемся сумраке.
— Вы уверены, что существует опасность? — спросил Уотервил. — Он уже сделал ей предложение, и она его приняла?
— Если я стану ждать, пока они все решат, будет поздно. У меня есть основания полагать, что сын еще не обручился, но он сильно запутался. Вместе с тем у него очень неспокойно на душе, это еще может его спасти. Честь для него превыше всего. Его не может не смущать ее прошлое; он не знает, что и думать о тех вещах, которые стали нам известны. Даже то, что она сама рассказывает о себе, крайне странно. Она была замужем четыре или пять раз и неоднократно разводилась… этому просто трудно поверить. Она говорит ему, что в Америке на это смотрят по-иному, и, осмелюсь сказать, у вас о многом свои представления, но, согласитесь, всему есть предел. Она, видимо, вела очень беспорядочный образ жизни… боюсь, были даже публичные скандалы. Это ужасно, с такими вещами невозможно примириться. Сын не говорит мне всего, но я достаточно хорошо его изучила, чтобы самой обо всем догадаться.
— А он знает о нашем разговоре? — спросил Уотервил.
— Понятия не имеет. Но не скрою, что я повторю ему все, что будет свидетельствовать против нее.
— Тогда я лучше ничего не скажу. Это очень щепетильный вопрос. Миссис Хедуэй некому тут защитить. Нравится она или нет, это другое дело. Но я не видел с ее стороны ни одного неподобающего поступка.
— И ни о чем не слышали?
Уотервил вспомнил слова Литлмора о том, что бывают случаи, когда честь обязывает мужчину солгать, и подумал, не такой ли сейчас случай. Леди Димейн вызвала его сочувствие, она заставила его поверить, что у нее действительно есть повод для беспокойства, он видел, какая пропасть лежит между нею и напористой маленькой женщиной, жившей в западных штатах с издателями тамошних газет. Леди Димейн совершенно права, не желая иметь ничего общего с миссис Хедуэй. И если на то пошло, его отношения с этой дамой не налагают на него обязанности кривить ради нее душой. Он не искал ее знакомства, напротив, Она стремилась познакомиться с ним, она пригласила его к себе. Но при всем том он не мог «продать» ее, как говорят в Нью-Йорке; это претило ему.
— Боюсь, я действительно ничего не могу сказать. Да это-ничего не изменило бы. Ваш сын не откажется от нее потому только, что она мне отчего-то не нравится.
— Если бы он знал, что она поступала дурно, он бы от нее отказался.
— Увы, ничто не дает мне права это утверждать, — сказал Уотервил.
Леди Димейн отвернулась от него, он ее явно разочаровал. Уотервил испугался, как бы у нее не вырвалось: «Зачем же, вы думаете, я вас сюда приглашала?» Она отошла от окна и, видимо, намеревалась покинуть комнату. Но вдруг остановилась.
— Вам известно нечто, порочащее ее, но вы не хотите мне сказать.
Уотервил крепче прижал к себе фолиант; ему было не по себе.
— Вы приписываете мне то, чего нет. Мне нечего вам сказать.
— Воля ваша. Есть еще кто-то, кто ее знает… один американец… господин, который был в Париже тогда же, когда и сын. Я забыла его имя.
— Друг миссис Хедуэй? Вы, вероятно, имеете в виду Джорджа Литлмора.
— Да… мистер Литлмор. У него есть сестра, я с ней встречалась. Я только сегодня узнала, что он ее брат. Миссис Хедуэй упомянула о ней, но, как выяснилось, они незнакомы. Одно это о многом говорит, вы согласны? Как вы думаете, он мне поможет? — просто спросила леди Димейн.
— Сомневаюсь, но попробуйте.
— Жаль, что он не приехал вместе с вами. Как вы думаете, он бы приехал?
— Он сейчас в Америке, но, полагаю, скоро вернется.
— Я поеду к его сестре. Я попрошу ее привезти его к нам. Она на редкость мила; я думаю, она поймет. К сожалению, у меня осталось очень мало времени.
— Не очень-то рассчитывайте на Литлмора, — серьезно сказал Уотервил.
— Вы, мужчины, безжалостны.
— Почему бы нам вас жалеть? Каким образом миссис Хедуэй может задеть такого человека, как вы?
Несколько секунд леди Димейн молчала.
— Меня задевает даже звук ее голоса.
— У нее очень мелодичный голосок.
— Возможно. Но она омерзительна!
Это уж слишком, подумал Уотервил; бедную миссис Хедуэй было так легко порицать, он и сам назвал ее дикаркой, но омерзительной она не была.
— Пусть вас пожалеет ваш сын. Если у него нет к вам жалости, как вы можете ожидать ее от чужих людей?
— Ах, он и жалеет меня!
И леди Димейн двинулась к выходу с величавостью, еще более поразительной, чем ее логика.
Уотервил опередил ее и распахнул перед ней дверь. Когда она переступила порог, он сказал:
— Вам одно остается: постарайтесь ее полюбить.
Леди Димейн кинула на него испепеляющий взгляд.
— Это было бы хуже всего!
8
Джордж Литлмор прибыл в Лондон двадцатого мая и в один из первых же дней направился в посольство повидать Уотервила и сообщить ему, что он снял до конца сезона дом[23] на Куин-Эннз-Гейт, чтобы его сестра с мужем, вынужденные из-за снижения земельной ренты сдать собственную городскую квартиру, могли приехать из загородного поместья в Лондон и провести с ним месяца два-три.
— Теперь, когда вы обзавелись своим домом, вам придется принимать у себя миссис Хедуэй, — сказал Уотервил.
Литлмор сидел, оперевшись о набалдашник трости, и глаза его, устремленные на Уотервила, отнюдь не зажглись радостью при упоминании об этой даме.
— Что же, проникла она в европейское общество? — без особого интереса спросил он.
— И довольно глубоко, скажу вам. У нее есть особняк, и карета, и драгоценности, и все прочее — одно лучше другого. Судя по всему, она успела перезнакомиться с кучей людей; о ней упоминают в «Морнинг пост»[24]. Она пошла в гору очень быстро, она чуть ли не знаменитость. Все ею интересуются… вас засыплют вопросами.
Литлмор слушал его с мрачным видом.
23
Лондонский «сезон», то есть время, когда в столице собиралось светское общество, приходился на май-июль.
24
«Морнинг пост» — одна из ведущих лондонских ежедневных газет (1772–1937).