Щит побережья

В такие сложности Хельга не вдавалась, но слова корабельщика о том, что с человеком может быть все, казались ей очень верными. И она жила, с веселым и жадным любопытством впитывая в себя мир, и он все шире раскрывал перед ней свои сокровища, такие, что лежат под ногами и ждут лишь внимательного взгляда. Кто пробовал заглянуть в камень? В простой обломок серого гранита? Он только на первый взгляд серый. В нем есть тоненькие черные прожилки, похожие на дорожки для очень-очень маленьких ног, есть прозрачные белые зернышки, как окошки внутрь чудесного дома, и даже в серых зернышках поблескивают какие-то таинственные искры, приглашая заглядывать еще глубже. И шероховатость его что-то шепчет кончикам пальцев — только слушай… И вот уже нет никакого серого камня, а есть целый мир, который так удобно держать в руке и который тихонько дышит у тебя в ладони, давая тебе чувство немыслимой огромности и глубины… Единственное, что в представлении Хельги не могло быть истиной, так это слова «этого не может быть».

Гости из усадьбы Лаберг не заставили долго ждать себя, и все оставшееся время Хельга не отходила от Брендольва. Всему семейству хёвдинга Брендольв привез подарки. Хельге и Мальгерд хозяйке достались цветные заморские ткани, серебряные браслеты и ожерелья тонкой говорлинской работы, по связке черных соболей. Хельга ахала и охала, звенела серебром, гладила мех и мягкий шелк, изумляясь всей этой красоте и не веря, что это подарено не кому-нибудь, а ей.

— Должно быть, ты немало заплатил за это! — приговаривала Мальгерд хозяйка, покачивая головой. Ей было приятно, что бывший воспитанник Хельги хёвдинга так уважает их, но по привычке наставлять его наравне с собственными внуками она не могла одобрить такое расточительство. — На все это можно купить корабль!

— И нанять дружину на целый год! — со смехом подхватил Брендольв, который был рад щегольнуть щедростью. — Не печалься, бабушка! Я ведь покупал все это не у кваргов, а у самих говорлинов, там это подешевле.

— Ты мне расскажешь, как там? — просила Хельга, уже забыв о подаренных сокровищах и всем сердцем желая послушать о заморских землях. — Как там живут?

— Надо все это убрать. Собери, Сольвёр, — распорядилась Мальгерд хозяйка, нашаривая в связке нужный ключ.

— Ах, бабушка, ну можно, я оставлю себе хоть что-нибудь! — взмолилась Хельга.

После недолгих уговоров Мальгерд хозяйка разрешила ей надеть подаренное ожерелье, и довольная Хельга сама потащила остальные подарки в сундук под замок. Брендольв смотрел ей вслед, улыбаясь и неопределенно покачивая головой. Четыре года назад он оставил здесь двенадцатилетнюю девочку, хорошенькую, подвижную, веселую. Сейчас девочка подросла, и в первый миг Брендольв удивился — ему казалось, что без него в Хравнефьорде ничего не может измениться. И все же эта перемена — к лучшему. Ведь сам он повзрослел, из подростка стал мужчиной, и ему веселее было иметь дело со взрослой девушкой, чем с ребенком. А если эта девушка расположена к нему так же, как прежняя девочка — что может быть лучше? Брендольв был рад, что в душе дочь его воспитателя так мало переменилась. Ни для кого не было тайной, что Гудмод Горячий и Хельги хёвдинг думают породниться, и Брендольв давным-давно знал, что за женой ему не придется ехать далеко. Это не было бы тайной и от самой Хельги — если бы она задумалась об этом. Но мысли о свадьбе явно не знали пути в ее головку.

И все же не даром именно она первой узнала его там, на берегу! Вспоминая об этом, Брендольв улыбался, душу согревало предчувствие будущего счастья. Не зря она узнала его и так смело вышла вперед!

Однако вечером, когда все гости собрались и расселись за пиршественными столами, Хельга Ручеек сидела рядом с бабушкой чинно и важно, как и подобает взрослой дочери могущественного хёвдинга. Может быть, наставления бабушки, а может, непривычная тяжесть узорчатого ожерелья на груди произвели эту перемену, и сейчас, когда она не бегала и не смеялась, Брендольв ясно увидел, что его подружка все же повзрослела. Нарядная и спокойная, с расчесанными волосами, с вышитой золотом лентой на лбу, она выглядела очень красивой, и Брендольв подмечал, что многие мужчины бросают на нее многозначительные взгляды. Но Хельга не гордилась своей красотой: просто она устала за день и теперь была довольна, что может сидеть на месте и при этом видеть и слышать сразу всех.

— Должно быть ты, Брендольв, там за морем ходил в разные походы? — расспрашивали гости. — Расскажи нам, что ты там повидал.

Рассказывать Брендольв любил и не заставлял себя долго упрашивать. В эти четыре года он подолгу жил у конунга кваргов, провел одну зиму в говорлинском городе Ветроборе (даже его название Хельга повторила только с третьей попытки), однажды плавал к уладам и много раз измерил побережья Морского Пути.

— Наверное, тебе не очень хотелось возвращаться домой! — говорили слушатели, завидуя его путешествиям. У нас-то тут никогда ничего не случается! — Ты мог бы добыть еще больше богатства и славы!

— Самая большая слава теперь здесь! — ответил Брендольв. Хельга, привыкшая к тому, что даже о самых опасных событиях он рассказывает с улыбкой, удивилась, до чего серьезен он стал при этих словах. — Я еще летом услышал, что конунг фьяллей решил испытать прочность наших щитов. А раз так, то я решил вернуться. Где же добывают славу, как не на войне? А война теперь у нас на носу, так что за славой не надо плавать далеко!

— Вот это верно! Теперь уже совсем близко!

Гости загомонили: об этом каждому нашлось что сказать. На усадьбе Тингфельт жило несколько человек из тех, кто бежал с Квиттинского Севера от фьяллей и раудов. Разговор свернул на войну, и Хельга тоскливо вздохнула. Она уже много раз слышала о битвах и пожарах усадеб, и лица людей, которые все это видели своими глазами, наводили на нее давящую тоску. Хельге не хотелось верить, что так бывает, что в этом прекрасном мире, где даже в первый день йоля уже пахнет весной, есть кровь и дым пожаров. Смерть, которой никто не хотел и не звал. Обездоленность безо всякой своей вины. Что-то дурное, что никак нельзя поправить. Весь ее мир дрожал и ломался при мыслях об этом, впечатлительной душе казалось, что и ей самой не миновать подобной участи.