Страница 100 из 239
— Может, ты что-нибудь скрыл?
— Нет, я ничего не скрыл, — Чемпосов посмотрел в глаза Топоркову.
— Или, может, забыл что?
— Нет, брат полковник! У меня хорошая память, к тому же это всё было сегодня.
— А если проверим?
— Будет только так, как я рассказал!
— Ну, смотри! — погрозил Мальцев, подойдя, и, открыв дверь, толкнул Чемпосова в смежную комнату. — Уведите пока!
Оба переглянулись между собой.
— Чего же тогда болтал этот одноглазый дикарь? — вполголоса пробормотал Топорков.
Но Томмот расслышал.
Значит, донёс не Чемпосов и не Лэкес, а какой-то одноглазый, который, по-видимому, сидел на сходке позади всех, Томмот его не видел. Томмоту стало легко оттого, что давешние спутники его оказались стоящими людьми, а ещё больше оттого, что истязатели его заметно повесили носы.
Но вдруг лицо Мальцева преобразилось, что-то новое появилось в его вкрадчивой улыбке палача.
— Прошу вас сесть, брат чекист. Пожалуйста, не стесняйтесь…
Томмот сел на стул.
— Привяжите его! — бросил подполковник Топоркову и, потирая руки, всё с той же улыбкой стал приближаться к Томмоту. — Сейчас у нашего брата отворятся уста.
Топорков завернул руки Томмота за спинку стула и туго их связал. Мальцев подошёл сзади и сдавил ему виски основаниями ладоней. Сильнее. Ещё сильнее. Томмоту показалось, что у него затрещал череп, а выдавленные глаза сейчас выпадут из глазниц.
— Говори, какое задание получил в Чека? — наклонившись к самому уху, допытывался Мальцев. — Ты агент чекистов, да? Отвечай…
Томмот молчал, стиснув зубы. Пот струился по его лицу, а мыслей — совсем никаких, кроме той, единственно нужной сейчас: нет, не скажу, нет!
— Зачем тебе терпеть эту адскую боль?.. Ты их агент, да? Отвечай… Станет больнее… Какое задание?..
Томмот ясно почувствовал, что он умирает от боли. «Только бы скорее, скорее… Почему я молчу? Надо кричать, может, так легче, легче…» Но когда он подумал об этом, он уже кричал, дико кричал, пронзительно.
Снаружи громко забарабанили в дверь:
— Полковник, мешаете работать!..
Топорков яростно зашептал в ухо парню:
— Не кричи… Расскажешь, нет? Признавайся!
Но Томмот всё кричал, обезумев от боли и испытывая в крике облегчение.
Отворилась дверь, заглянул молодой офицер:
— Полковник Леонов просил не шуметь.
— Перестань вопить, перестань… — Мальцев разжал занемевшие от натуги руки и вытер пот со лба. — Дикарь и есть дикарь.
— А эти тоже, барышни… Работали б себе… Ничего, мы перейдём в другой дом.
Оба, схватив Томмота под мышки, поволокли вон. Глотнув морозного воздуха, Томмот немного пришёл в себя, и недавно такую спасительную мысль о смерти заменила другая: я должен выжить… Ойуров сказал, что на смерть не имею права… Это равносильно дезертирству… Я должен…
Отворив какую-то дверь, истязатели впихнули Томмота вовнутрь, и он упал грудью на пол. Топорков зажёг свечу и поставил на подоконник.
— Чычахов, повторяю, если хочешь жить — признавайся. Слышишь? Встань!
С трудом поднявшись, Томмот кое-как утвердился на ногах, но Топорков толкнул парня в глубину избы, и тот снова упал, прислоняясь затылком к мёрзлой стене.
— Спрашиваю последний раз…
Скользя затылком по стене, Томмот выпрямился, но Мальцев схватил его и усадил на обрубок полена.
— Ну-с, начнём сначала.
Валерий не спал, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Вот будто бы снег скрипнул под чьими-то ногами. Один человек или не один? Мимо ли пройдут или это уже за ним? Мимо будто бы…
Мысли, с убийственной логичностью вытекая одна из другой, кружились, будто в хороводе охосой, и ни одну мысль нельзя было ни вынуть из этой цепи, ни вставить новую. Топорков такой изверг, что развяжет язык кому угодно, сумели же они позапрошлой ночью заставить его выложить всё, что он намеревался доложить только одному командующему. Развяжут язык и Чычахову. А это значит, что он непременно скажет что-нибудь новое и о нём, о Валерии, а там — коготок увяз, всей птичке пропасть. Даже если Чычахов и умрёт, ничего не сказав нового про него, то и тогда спасения нет: люди Топоркова ни за что не признаются в этом, они скажут, что пристрелили парня после того, как тот признался. Что это, они действительно им не верят или хотят приобрести славу разоблачителей агентов Чека? На худой конец чёрт бы с ним, с Топорковым, будь он один такой дуболом, но Валерий не мог без холодка тревоги вспомнить мимолётный разговор с полковником Рейнгардтом, который спросил Валерия про Соболева. Когда Валерий сказал, что был схвачен чекистами по доносу Соболева, тот недоверчиво улыбнулся — что за чепуха! — и пошёл прочь. Может статься, что о своих подозрениях Рейнгардт шепнул Топоркову. Нет, нельзя было Валерию лежать и ждать.
Наспех одевшись, Валерий выскочил вон, а увидев издали свет в окнах Пепеляева, он припустил бегом.
— Стой, кто идёт? — окликнул его постовой, но Валерий ринулся на свет окон и забарабанил в раму.
— Генерал! Брат генерал! Я к вам!
Солдат, оттаскивая его за ворот, орал:
— Стой! Прекрати! Идём!
Послышался стук открываемой калитки, и в её проёме показался адъютант.
— Постовой, я же велел пропустить нарочного генерала Вишневского!
— Это не он, это якут…
— Какой ещё якут?
— Брат поручик, Аргылов я, — Валерий стряхнул со своего ворота руки солдата. — Я к командующему…
— Приходи утром. Постовой, прогони его…
Валерий кинулся к дверям.
— Куда опять? А ну, прочь отсюда!
За калиткой в доме распахнулась дверь.
— Тот якут ещё здесь? — спросил адъютант. — Пропусти его.
Валерий вошёл в дом вслед за адъютантом. Пепеляев, глядя во тьму за окном, стоял спиной к выходу.
— Брат генерал, добрый вечер.
Пепеляев обернулся. Вид у него был усталый, веки набрякли и покраснели.
— Не вечер, Аргылов, ночь. Что хотите? Пожалуйста…
Мягкий тон генерала прибавил Валерию смелости.
— Брат генерал, я с Чычаховым, который, вы помните, бежал со мной от красных, завтра утром должен поехать в наслеги для сбора подвод и продовольствия по распоряжению полковника Андерса. А сейчас он арестован полковником Топорковым. Но он ведь был освобождён по вашему распоряжению.