Страница 3 из 32
- Что ж раньше-то не сказали? Подарок-то пацану надо, а магазины вот-вот закроют... - он быстро вышел.
Стасик во дворе чистил робу щеткой, которую возил в бардачке, драил суконкой высокие ботинки - собирался домой.
- Одолжишь полчаса? - спросил Михальченко. Знал, что Стасик живет за городом, электричкой час десять, он всегда после работы спешил подгадать на ближайшую, потому что следующая только через сорок минут.
- Стряслось что? - спросил Стасик.
Михальченко врать не стал:
- У внука Ефима Захаровича день рождения. Не заявишься же с бутылкой, надо пацаненку купить что-то. Сгоняем в "Детский мир".
- Ни хрена вы не купите там, Иван Иванович. Разве что какого-нибудь плюшевого урода, не поймешь, что: то ли медведь, то ли зайчиха. Давайте лучше по коммерческим помотаемся.
- Заводи!..
Детских игрушек не оказалось и в коммерческих. И лишь в одном из них Михальченко увидел на витрине маленький, с полладони плоский японский калькулятор.
- Как думаешь? - засомневавшись, спросил Михальченко у Стасика. Пойдет?
- Вещь! В школе сгодится ему.
- Значит, берем, - Михальченко попросил продавщицу показать калькулятор, повертел, нажал клавиши "2+2", получил "4", выложил деньги. Вышли из магазина. - Ты вот что, дуй ставить машину и беги на свою электричку, а я домой троллейбусом доберусь, - сказал он Стасику...
- По-моему, ты перебрал, - сказала Ирина брату, когда, уйдя от Левиных и спустившись этажом ниже, он никак не мог попасть ключом в замочную скважину.
- Нет, просто не надо было мешать водку с коньяком... Завтра смогу попозже встать, я иду на ночь.
Наконец он отпер дверь. Вошли.
Брат и сестра Костюковичи (она была старше его на два года) жили в трехкомнатной квартире, доставшейся после смерти родителей. В тридцать шесть лет он был еще холост, сестра - бездетная разведенка. Разойдясь с мужем, спросила: "Марк, я переберусь к тебе. Не возражаешь? Я не хочу заниматься судебным дележом той квартиры. Она - его, кооперативная, он выплатил". - "Ради Бога, Ира! Перебирайся сюда. Какие могут быть сомнения!" - "Если тебе надо будет приводить женщин, предупреди, я переночую у кого-нибудь из подруг", - весело сказала она. - "А если ты захочешь привести мужика? Тебе ведь только тридцать восемь?" - в тон ей сказал Костюкович. - "Это уже мои проблемы, не волнуйся, улажу... Я-то замужем побывала, а вот тебе пора жениться". - "На ком?" - "Господи! По городу ходит столько хороших свежих кобылиц! Проведи сексуальное тестирование, может что-то подберешь. Нельзя заниматься только платонической любовью. Это ведет к импотенции", - засмеялась сестра. - "Ты о чем?" - "Не "о чем", а о ком. О Каширговой. Думаешь, не знаю". - "Она замужем, Ирка. У нее муж и ребенок". - "Тоже мне помеха!" - "Давай не будем больше об этом. Иначе выгоню, ты тут не прописана". - "Ладно, дурачок, не сердись..."
Сестра окончила фармакологический факультет и заочно химфак университета, в тридцать четыре года защитила кандидатскую, вела одну из лабораторий в НИИ экспериментальной фармакологии. Костюкович знал, что за сестрой приударивает другой завлаб, очень способный химик-фармаколог толстяк Баграт Погосов. Но она не принимала эти ухаживания всерьез, посмеивалась: "Погос шалопай, выпивоха, трепач, любитель вкусно и много есть. По нынешним временам это главный порок..."
2
На ночное дежурство доктор Костюкович приехал в больницу загодя, чтоб застать знакомого санитара из морга: тот обещал пластмассовую ручку для стеклоподъемника "Жигулей", которую Костюкович случайно обломал.
Дверь в ординаторскую была заперта. Открыв своим ключом, он переоделся в белый халат, легкие белые сабо, поставил кейс под свой стол и вышел. Спустился на цокольный этаж, переходивший в тоннель, прошагал его темный, сырой, гулкий - и очутился в большом больничном дворе. Вдали находилось здание патологоанатомического отделения и морга, за ним, еще дальше - подстанция "скорой помощи", ее бензоколонки и диспетчерская.
Санитар уже переодевался, собираясь домой.
- Сами поставить сможете, доктор? - спросил он, достав из портфеля черную пластмассовую ручку.
- Смогу. Спасибо... Много сегодня было?
- Четыре вскрытия. Это по понедельникам у нас завал, а сегодня терпимо...
Костюкович знал, что патологоанатомическое отделение их больницы в сущности - городская прозектура, куда свозят умерших почти из всех больниц. После суббот и воскресений вскрытий особенно много...
Костюкович вернулся в ординаторскую. Врач, которого он сменял, пил перед уходом кофе.
- Как дела? - спросил Костюкович.
- Три свежих инсульта. Два мужика и женщина.
- Куда положил? - поинтересовался Костюкович, помня, что в его палатах мест не было.
- Мужиков к себе, а женщину в первую неврологию, у нас все женские забиты.
Когда коллега ушел, Костюкович выложил из кейса пакет с едой, стетоскоп и тонометр, сунул молоточек в карман халата и мысленно попросил Бога, чтоб ночь прошла спокойно, никто не умер. Ночное дежурство - самое удобное время, чтобы привести в порядок истории болезней, тем более сегодня четверг, канун выписок, а у него завтра выписывалось четверо постинсультных.
Заперев ординаторскую, он отправился на вечерний обход.
Больница их - гигант на тысячу коек. Девятиэтажные корпуса соединялись застекленными переходами. И называлась она "Городская клиническая больница скорой помощи", куда везли круглосуточно. Этот пронизанный пассажирскими и грузовыми лифтами комбинат жизни и смерти находился на высоком плато, фасадом корпуса были обращены к раскинувшемуся внизу городу...
Закончив обход, дав распоряжения дежурившей с ним сестре, Костюкович вернулся в ординаторскую и сел приводить в порядок истории болезней.
Время шло незаметно, около двенадцати ночи вошла сестра.
- Марк Григорьевич, кофе? - предложила.
- Не прочь.
Она налила ему из своего термоса полную чашку и вышла. Он ел принесенные из дому бутерброды, запивал горячим кофе. Затем снова принялся за работу. В начале второго по внутреннему телефону вызвали в приемный покой. Слава Богу, оказалось только на консультацию. В два он прилег в маленькой комнатке, тут же, при ординаторской. И сразу заснул. Поднял его звонок - опять из приемного покоя, и опять консультация. Затем стало плохо трем больным, отправился к ним в палаты. Около четырех утра снова прилег, заснул глубоко, безмятежно, как дома...
В пять утра уже светало, небо над лесом порозовело, там всходило солнце, серпок луны поблек, словно истощился за ночь, и стал похож на кусочек оторвавшегося облачка. В эту пору шоссе было пустынным. Белая машина - "Жигули-шестерка" - замигала указателем левого поворота - там, ответвляясь от магистрали, в сохранившуюся ночную прохладу уходила дорога, затененная лесом. Проехав несколько метров, машина вдруг странно начала замедлять движение, сползла к кювету, и почти нависнув над ним правым передним колесом, остановилась. Водитель упал грудью на руль, бессильно уронив голову. Через какое-то время пассажир, сидевший рядом, выскочил из автомобиля и побежал к шоссе.
Так началось утро этой пятницы...
Очередной звонок-вызов пробудил Костюковича. Он вскочил, глянул на часы: десять минут седьмого, кончалось ночное дежурство, начинался новый день. Разгладив ладонями лицо и приведя в порядок волосы, Костюкович пошел к лифту. Внизу, в приемном покое, его уже ждал вызванный дежурный нейрохирург. На носилках лежал с закрытыми глазами молодой парень. Костюкович сразу отметил автоматизированные движения его левой руки, и приглядевшись, понял: коматозное состояние. И тут же нейрохирург как бы подтвердил:
- Кома. Артериальное 220 на 120. Полагаю, инсульт. Забирайте, коллега, он ваш, - сказал нейрохирург Костюковичу.
- Все-таки была автоавария, - заметил Костюкович. - Так что мой он или ваш...
- ...Давайте в реанимацию, там и решим, чей он, - сказал нейрохирург.