Времена негодяев

— Что? — неслышно спросил Уля.

— По-моему, нас там ждут, — прошептал Петро.

Ребята медленно отступили за колонну. Саркис вгляделся: впереди маячили темные фигуры, словно карлики выстроились в цепочку и взялись за руки, никого не пропуская. Вот сейчас они двинутся цепью вперед, раскинув руки, чтобы изловить их и навсегда оставить здесь, в темноте и сырости.

Уля поводил перед собой ладонью и громко сказал:

— Металл.

Вблизи карлики оказались турникетами с растопыренными, вывалившимися из гнезд стопорами. Не страшные. А даже наоборот, былые стражи с погнутыми, ржавыми рычагами стопоров выглядели жалко.

Обойдя турникеты, они вышли к лестнице. Сверху им открылся длинный зал с провалами по краям. Саркис догадался, что это и есть станция метро. По краям — пути, там полагалось быть рельсам, а в зале — людям. В старых фильмах метро сверкало огнями, а сейчас трудно было вообразить, что в этой сырой и душной трубе когда-то бурлила жизнь. Тусклый свет трех плафонов еле освещал ржавые рельсы, темную воду, неслышно струящуюся в желобе между рельсами. Саркис разглядел надписи на длинной облупившейся полосе, к которой были подвешены таблички с названиями.

— Нам туда, — сказал он, наконец, и ткнул пальцем в черный зев тоннеля, рядом с которым в запыленном выгнутом зеркале размытое пятно плафона казалось низко посаженным глазом.

— Ребята, — жалобно сказал Петро, — а крысюки?

— Какие крысюки? — вскинул белесые брови Уля.

— Серые, противные, хвосты голые, тьфу!

— Они что, рельсы жрать будут? Где ты живых крыс видел?

— Ну, — замялся Петро, — в этом, в «Иглоносцах». Помнишь, во второй серии Дун спускается в мясной колодец?

— Ты еще что-нибудь вспомни! — оборвал его Уля.

У входа в тоннель, рядом со стальной дверцей, вделанной в стену, возвышались неуклюжим штабелем разбитые скамейки. Через несколько минут у каждого из путешественников было по паре длинных реек, годных для факелов.

Уля медленно пошел по платформе, вглядываясь под ноги.

— Ты что ищешь? — спросил Петро.

— И ты ищи! — отозвался Уля. — Может, спичку найдешь.

— Ага, — Петро присел, разглядывая грязный пол.

Стоя перед зеркалом, Саркис прикидывал, сколько времени им придется идти по тоннелю. К ужину успеют. А если нет — ничего страшного. Завтра суббота, значит, вечером учителя исчезнут. А к утру они точно вернутся назад.

— Нашел! — Петро поднялся с корточек, а потом разочарованно добавил: — Да она обгорелая.

Подошел Уля, взял у него обгорелую спичку и, бормоча: «Ничего, ничего, она огонь помнит», — принялся отколупывать ногтем стружку. Распрямил ее и осторожно ввел конец в зазор между кончиками большого и указательного пальцев. Стараясь не прикасаться к стружке, сводил их как можно ближе, раздвигал, снова сближал, сопел от натуги. Наконец стружка затлела. Уля резко развел пальцы, пыхнул маленький веселый огонек. Осторожно зажег от него спичку и мотнул головой в сторону скамеек, под которыми валялись щепки, ломаные рейки и другой мусор. Саркис быстро подтащил ворох щепок, и через минуту у зеркала полыхал небольшой костер.

— Я так не могу, — завистливо сказал Петро. — Научил бы!

— Не получится, — подумав, ответил Уля. — Ты сильный, бабушка говорила, сильным это не надо.

— Она к тебе не собирается в гости?

— Нет. В позапрошлом году умерла, в Лапландии.

Саркис шел впереди, держа факел, за ним Петро, а замыкал шествие Уля. Сухое дерево горело хорошо, но быстро. Под ногами хлюпала вода, залившая бетонную пешеходную полосу. Толстые лохматые кабели тянулись вдоль стены, провисая с гнутых кронштейнов. Часто попадались ниши, иногда возникали ходы, пересекающие тоннель.

Трещал факел, шаги глохли в выложенных прямоугольными сотами стенах. Время от времени доносилось слабое постукивание, гул, а когда они вышли к месту, где соседние пути были видны сквозь частые колонны, откуда-то сверху послышались голоса.

Мальчики немного постояли, прислушиваясь, но голоса стихли. Потом Саркис споткнулся и уронил факел в воду. И тут они увидели впереди круглое светлое пятно, а в нем пятнышко поярче, которое медленно вырастало в размерах.

Далекое постукивание превратилось в дробный стук. Уля беспокойно завертел головой, взял друзей за плечи и подтолкнул к колоннам.

Через минуту мимо спрятавшихся ребят прокатило странное сооружение. Небольшая, на четырех колесах, платформа. Подвешенный на шесте фонарь осветил четырех мужчин. Они ритмично дергали поперечный брус, соединенный с рычагом, уходящим вниз. На ящиках сидел пятый.

Платформа канула во тьму. Саркис подумал, что скоро она въедет на покинутую ими станцию, а там тлеет костерок. Вдруг они вернутся выяснить, кто разводил огонь?

— Ну, что, — неуверенно спросил Петро, — вперед?

— Гляди под ноги, — сказал Уля. — И дай сухую палку.

Они медленно переходили от колонны к колонне. Световое пятно, вроде близкое, оказалось на приличном расстоянии. Очень хотелось есть, о цели своей экспедиции они забыли, и даже Саркис думал больше о том, что и как сказать взрослым, чтобы они не сразу переправляли их в Лицей, а прежде накормили. Вскоре их догнал Уля с факелами.

Из щели донесся слабый писк. Петро завертел по сторонам головой и буркнул что-то о крысюках. Мальчики не обратили внимания на его слова и пошли дальше.

Между тем в щели, действительно, была крыса. Она лежала на боку, и лапы ее судорожно дергались, а хвост слабо бил о холодный металл. Издыхающая тварь провожала взглядом огромные фигуры, несущие огонь. Наверно, они казались ей Великими Крысами, что уносят своих младших сородичей в Амбары Покоя. Но темные гиганты, осененные пламенем и дымом, ушли, и последняя крыса остекленевшим взглядом уставилась во мрак, дернулась еще раз и замерла.

Сырой резкий запах стал пронзительным, откуда-то из-за стены доносилось шипение, глухое металлическое бренчание и гул электромоторов.

А потом вдруг отошла невидимая дверь, и мальчики оказались в световом прямоугольнике. От неожиданности и яркого света они замерли, зажмурились и открыли глаза только услышав дребезжащий старческий голос:

— Могу ли чем-нибудь помочь, молодые люди?

5

Платформа, доверху набитая ящиками с шампиньонами, медленно ползла, вздрагивая на стыках. Сзади, между бортом и грузом, оставалась щель. Там устроились Уля и Петро. После еды Петра разморило, он привалился спиной к доскам, сквозь которые проглядывали белые кругляши, и сопел, закрыв глаза. Уля опасливо косился на просевшие местами тюбинги, а когда взгляд падал на ящики, отворачивался, прокашливаясь. Очень он налег на грибы со сметаной, половину сковороды одолел, а сковорода — что твой таз. Даже Петро удивился.

Улю слегка мутило. Грибы он ел второй раз в жизни. Дома их не любили и не ели. Кажется, мать в детстве отравилась грибными консервами, вот с тех пор и береглась. И остальных берегла. Во всем. Правда, когда гостила бабушка, мать не очень-то командовала, но за ее спиной шипела что-то непонятное, а однажды Уля расслышал, как она в сердцах буркнула «ведьма лапландская». Уля не понимал, почему бабушка и мать не любят друг друга, и во время совместного с бабушкой похода в город спросил об этом. Бабушка долго объясняла, как он должен слушаться мать и уважать ее, но когда вырастет, пусть не позволяет, чтобы она им командовала и помыкала. И добавила, что иначе его заездят, как отца, ее сына. Уля слабо помнил отца: худой, молчаливый мужчина, приходит вечером, от него кисло пахнет тавотом, а мать ворчит, что поле осталось невспаханным, и трактор некому починить, нет мужчин в округе. Потом отец исчез, приехала бабушка, несколько дней ходила с матерью чуть ли не обнявшись, обе заплаканные. Вскоре опять переругались. Бабушка увезла Улю в город, и там, в каком-то подвальчике, он впервые попробовал грибы, и они ему очень понравились.

Сиденье аккумуляторной тележки было узким и не имело спинки. Саркис держался за поручень, чтобы не свалиться, и вслушивался в монотонное бормотание старика.