Страница 4 из 8
Она была очень красива - чужой красотой, не встречающейся в волжских краях. Черные, как ворон, распущенные волосы ниспадали вниз, сливаясь с таким же черным платьем. Худые бледные руки, увешанные браслетами, были покойны. Голову венчала золотая птица-змея с выгнутой шеей. Обе - и птица-змея, и женщина, смотрели в лицо Семену, одна с настороженной тупостью камня, другая - с насмешкой.
- Кто ты? - спросил Семен, вглядываясь в огромные южные глаза. В ответ женщина вскинула руки в отточенном и плавном движении. Браслеты, сдвинувшись, издали тихий звон. Под музыку браслетов она сделала еще несколько движений, похожих на языки медленного синего огня, и вдруг замерла в полуобороте, скосив зрачки на Семена и будто говоря "вот я". Лицо ее казалось совсем юным.
Кто ты? - повторил вопрос Семен, и на этот раз она ответила:
- Я - вещая дева Соломифь. А ты - мой слуга.
- Я не слуга.
- Не слуга. Ты мой гость, - дева подплыла ближе и говорила, скромно потупив взгляд. - Ты мой желанный гость. Но, я надеюсь, что еще станешь слугой. Видел, как хорошо я тебе танцевала холодный огонь? Я старалась. Надеюсь, и ты постараешься. Ты будешь мне хорошим слугой.
На последней фразе из-под кротко опущенных ресниц блеснул острый взгляд, а губы раздвинулись в улыбке, обнажив красивые белые зубы. Семен вспомнил, что уже видел эти зубы, и попытался представить за совершенными чертами девы очертания ее черепа. Послушный мысли, череп проступил сквозь ее лицо мертвым оскалом.
- Хорошо, что ты пришел, мне нужны слуги, - ласково продолжила дева.
- Но я не хочу быть твоим слугой.
- Разве ты пришел не за этим? А я-то думала...
- Я выйду отсюда.
- Видишь это? - дева положила ладонь на грудь, и Семен увидел знакомые ему бусы - наполовину черные, наполовину белые. - Ты будешь здесь, в бусах. Многие приходят за моим золотом, и все они селятся здесь. Это не просто бусины. В черных живут души моих слуг. Белые - пока пустые. Ты будешь жить вот в этой бусинке - двадцатой по счету. Впрочем, нет - в ней будет жить твой товарищ. Он слабее тебя и уже готов стать моим. А ты станешь двадцать первым. Двадцать один - хорошее число.
Дева очаровательно улыбнулась, а Семен попытался подняться с каменного ложа, но не смог - тело его не слушалось.
- А зачем тебе столько слуг? - спросил он, пытаясь придать тону игривость.
- Когда наберется сорок, я, опираясь на них, выйду из этой могилы и снова стану живой и свободной, а все мои побрякушки достанутся сорок первому - пусть обрадуется. До тех пор же никто пришедший сюда не выйдет обратно.
- Неужели нельзя выйти?
- Никто из девятнадцати не смог. Они были глупы, как и все люди пытались выйти наружу, хотя нужно было идти внутрь. Ты пойдешь внутрь? голос девы Соломифи звенел насмешкой.
- Не пойду - меня дома ждут, - ответил Семен и увидел, как дева снова вскинула руки вверх. Звякнули браслеты, и она вновь начала танец холодного синего огня. Словно зачарованный, смотрел Семен на утонченный полет ее бледных рук, на которых непомерной тяжестью казались золотые браслеты. Она была то дитя, то змея, то вспышка пламени, то невесомость пепла. Он не заметил, что танцующие огонь-руки приближаются все ближе и ближе, а когда заметил, то попытался отмахнуться, но его рука и рука девы Соломифи прошли друг сквозь друга не столкнувшись.
А в следующий момент ее неосязаемые пальцы вошли туда, где у Семена было сердце.
Чтобы окончательно выкарабкаться из сна, он ударился затылком о каменную стену. В глазах сверкнули искры и дурман исчез.
Он продолжал сидеть в неудобной позе в углу каменного склепа. Иссушенное горло горело от жажды и пыли. Руки были сбиты в кровь, мышцы ныли, но самое главное - болела грудь там, где в нее проникли пальцы девы.
Семен слышал, как в темноте надрывно кашляет Угоняй. Видно, его легкие набились пылью до отказа. Когда кашель прекратился, раздался шепелявый от сухости голос:
- Мне сейчас сон странный приснился.
Будто я в городе возле кабака стою и с девкой, шуры-муры, милуюсь.
Вдруг вижу - Боже ж мой! - у нее на голове вырастает венец с птицей...
Семен не перебил Угоняя, дал ему рассказать до конца, до того самого места, когда дева вонзила пальцы в сердце. И только когда Угоняй закончил, Семен признался, что видел то же самое.
Они были здесь не вдвоем, а втроем.
Вернее, была дева Соломифь и при ней - они.
В душе не было ужаса. Семен даже поймал себя на том, что хотелось испытать сладенькое облегчение жертвы, смирившейся со своим проигрышем.
Семен встал, нащупал в темноте свечу и огниво, зажег свет. Бледное пламя ослепило отвыкшие глаза. Когда удалось разъять веки, Семен огляделся и увидел у стены скорчившегося Угоняя. Тот смотрел на свет и его измазанное цыганское лицо было тупо. Мертвячка Соломифь вырвала из его сердца самое главное - волю к жизни.
Семен аккуратно вынул из мешка драгоценности и начал приводить в порядок потревоженные останки девы.
Он решил извиниться перед ней, вспомнив, как мать извинялась за согрешения перед иконой Спаса.
Семен выложил в прежнем порядке кости.
Некоторые из них выкопал из отвала и, вытерши, пристроил на место.
Затем одел на череп венец с птицей-змеей, на шею - бусы с девятнадцатью заточенными в них душами, на запястья - массивные браслеты. Поправил зеркало и поставил в головах, между зеркалом и венцом, почти оплывшую свечу. Пламя отразилось в мутной зеркальной поверхности расплывчатым двойником.
Затем Семен встал в ногах, низко поклонился и сказал:
- Прости нас, вещая дева Соломифь. Мы не хотели нарушить твой покой. Оставляем твои богатства - они нам не нужны. А ты отпусти нас.
Раздался хрип - это смеялся замусоренными легкими Угоняй. Смех его перешел в выворачивающий кашель, потом снова в смех, снова в кашель.
Семен примерился и ударил его по лицу.
Угоняй смолк и, взглянув ничего не выражающим взглядом, произнес:
- Не выйдет. Ты еще не понял? Мы землю копаем, а она сверху снова насыпает. Так до бесконечности можно будет ковырять. Но до бесконечности не сможем - от жажды сдохнем. Так что садись - мы уже не люди, мы шарики на бусах.
Ты дурак, - ответил Семен, стараясь придать голосу беспрекословность и уверенность. - Мы копаем быстрее, чем она насыпает. Она же бестелесная подумай сам. Мы сможем пробиться на поверхность. Я верю, и ты должен верить. Гасим свет - и за работу.