Страница 47 из 55
Песня смолкла.
Гармонист положил гармошку на ладонь и улыбнулся, глядя на нее.
- Сама малюсенькая, а голосок, брат, на всю деревню... А все ж, ребята, нет на свете гармошки лучше нашей, тульской. Уж вы бы у меня попели, - похвастался он. Впрочем, для хорошего гармониста это едва ли было хвастовством. Кого он не заставит петь, в ком не вызовет невольной слезы! С хорошим гармонистом, говорят, и в тюрьме весело, а наша жизнь была куда тяжелее тюремной...
Гармонист заговорил снова.
- А вы, ребята, думаете, нас даром сняли с сельских работ? По-моему, немцы во Франции держатся на волоске. Один француз говорил: на Францию вот-вот десант высадят. Похоже, что это правда.
Для нас этот слух не был новостью. Молва о десанте шла по баракам давно. Можно было услышать даже, что он должен спуститься чуть ли не прямо в наш лагерь.
Настроение в бараке стало по-настоящему праздничным.
Николай Жадан потихоньку спустился с нар и подошел к гармонисту.
- Слышь, дружок, ты умеешь играть "Интернационал?"
- Еще бы я нашего гимна не знал! - ответил тот и заиграл "Интернационал".
Николай кашлянул, прочищая горло, и запел:
Вставай, проклятьем заклейменный...
К нему сразу присоединились другие голоса. Спустя минуту весь барак был уже на ногах и дружным хором пел международный гимн пролетариата.
Получилось это неожиданно, как-то само собой. Гнев, переполнявший сердца, уже давно клокотал, готовый вырваться наружу. Теперь он выливался в могучую мелодию гимна. В окнах дребезжали стекла. А мелодия неслась все выше и выше; казалось, вдохновенный хор голосов, слившихся воедино, сорвет сейчас барачные крыши и разнесет их в прах.
Вдруг кто-то крикнул, указывая рукой в окно:
- Идут, идут!
Мы сразу притихли. Через лагерный двор бежали к баракам немецкие солдаты.
- А вы прислушайтесь-ка, прислушайтесь, - громко произнесли рядом со мной.
Не только в соседних блоках, но и в других бараках тоже звучал "Интернационал". Это товарищи присоединились к нашему хору.
Николай Жадан поднял руку.
- Поем до конца! - сказал он и начал следующий куплет.
Гимн грянул с новой силой.
В барак ворвались немецкие солдаты. Они бросились по бараку, осыпая нас ударами и яростно крича. Но пение не смолкало. Гимн звучал все с большей силой.
Последние слова мы допевали уже с окровавленными лицами. Многие были сбиты кулаками эсэсовцев на пол. Но никто не проронил ни стона. Для нас это было открытым столкновением с фашистами, как на фронте, и мы торжествовали.
В барак вошел комендант с переводчиком. Мы к этому времени уже сидели по своим местам.
- Ахтунг! - скомандовал по обыкновению один из солдат.
Никто не поднялся.
Эсэсовцы собрались возле коменданта. Они смотрели ему в глаза, ожидая распоряжений, как смотрят собаки на хозяина.
Комендант что-то пробормотал переводчику. Тот улыбнулся и, выступив вперед, объявил:
- Сегодня и завтра питания вам не будет. В Германии запрещается петь "Интернационал"...
Мы не шелохнулись.
Немцы вышли и заперли барак на замок.
Николай Жадан взобрался на свое место и сел.
- Даже на душе легче стало. И здорово же получилось, а, тезка! сказал он.
Внезапный вой сирены потряс весь лагерь. Вскоре донесся мощный рокот моторов. Мы бросились к окнам.
По небу звеньями летели бомбардировщики. Их было много - летят и летят без конца. Один пленный принялся было считать, но тут же сбился, потому что самолеты летели с разных сторон. Им было тесно в просторе небес.
Без умолку выли сирены. Казалось, сама Германия рыдает и стонет, предчувствуя свою гибель.
- Так вам и надо, проклятые! - вырвалось у Николая Жадана. Сжимая кулаки и вытягивая шею, он жадно следил через решетки за самолетами, точно сам хотел улететь вместе с ними.
- Смотрите-ка, смотрите-ка! У тех вон на крыльях красные звезды. Наши, наши! - закричал вдруг у окна какой-то пленный и запрыгал, как будто хотел пробиться через решетки наружу.
- Ура! - не выдержал кто-то.
- Ура! Ура! - подхватили мы все.
Барак гремел от восторженных возгласов.
Радости моей не было границ. Я готов был крикнуть сейчас в лицо любому гитлеровцу:
- Ну, где же ваши хваленые "мессершмитты"? Что же замолчали зенитки? Вот когда вам прищемили хвосты!..
Где-то затряслась земля.
- Эх, здорово! - воскликнули у окна.
- Мо-лод-цы! - отчеканил Николай Жадан, хлопнул меня по плечу и, нетерпеливо оглядываясь, стал кого-то искать глазами.
- Эй, гармонист! - крикнул он. - Давай, дуй комаринскую, нынче у нас праздник!..
МЫ - ЖИВЫЕ СВИДЕТЕЛИ
Прошли недели. В Германии началась настоящая зима. Правда, она здесь не такая морозная, как в России, но слякотная и поэтому кажется еще холодней. Пленных стали мучить чирьи, многих свалил с ног грипп.
Однажды нас подняли чуть свет и выстроили во дворе. Пересчитали. Велели показать номера. Обыскали. Потом разбили на группы по сто человек и в тот же день вывезли в крытых машинах из лагеря. Как только мы выехали на большак, машины разъехались в разные стороны.
Долго везли нашу группу на трех машинах. Мы с Николаем ехали вместе. Под вечер машины въехали в какое-то большое село. Здесь нас разместили в лагере рядом с польскими военнопленными.
Поляки работали у местных немецких богачей. Сойтись с ними поближе нам не удалось. Мы видели их только через проволочное заграждение.
Тут нас каждый день водили на лесоразработку. Благо, что это недолго продолжалось. Пробудь мы там подольше - вряд ли я сейчас писал бы эти строки. Представьте себе: голый лес, снег, холод. На нас тонкие шинелишки. Руки голы, шеи открыты. С деревьев сыплется снег и набивается нам за ворот. На ногах у нас деревянные башмаки. В них поскальзываешься на каждом шагу.
Одни из нас валят лес, другие обрубают сучья и пилят ствол на части, а третьи выволакивают бревна к дороге. Охрана не сводит глаз с работающих. То и дело слышится:
- Шнель арбайт!*
_______________
* "Работай быстро!"
Заметив, что кто-нибудь устал, немцы заставляют его поднимать самые тяжелые бревна.
Ложась с вечера спать, мы не желали пробуждения, нам было все равно, увидим ли мы снова землю и восход солнца. Но в самой глубине души еще жила в каждом какая-то сила. Казалось, кто-то тихонько шептал на ухо: "Терпи, терпи, настанет час, и ты избавишься от всех этих мук".