Лидия и другие

Да, думала Лидия, он уже не изменится. А вот о маме заботится. Словно капля чего-то прозрачного на этой страшноватой глыбе. И ведь глыба эта все равно, несмотря на свою прочность, отпадет, осыпется. И сколько труда было потрачено на наращивание темного себя, а останется только одна эта почти неразличимая вечная капля...

До остановки они шли втроем: Лидия, Женя и Надька. Вдруг с той стороны улицы, едва не погибая под колесами автомобилей, к ним бросился какой-то дылда, который оказался просто здоровенным одиннадцатиклассником:

- Лидия Львовна! Я вас увидел с той стороны! - хвастаясь своей зоркостью, трещал он без умолку. - Вы куда?

Надька и Женя уже забыли, какая бывает радость в юности: она наполняет тебя всего, и чувствуешь, что уже захлебываешься, а она все прибывает и прибывает, толкая на опасные приключения и тут же спасая.

- Мне по пути с вами, - радостно сказал юноша.

- Да нет, вот мы уже здесь садимся, - ответила Лидия.

Юноша разочарованно отстал, радость мгновенно сменилась выражением "Весь мир меня не понимает".

- Это кто такой? - спросила Надька.

- Да просто из моего класса.

- Здорово любят они тебя, не то что мои неандертальцы.

- Да он, этот Носков, со мной всегда спорит - измучил меня спорами на каждом уроке, - взорвалась Лидия. - Задала сочинение "Мой Пушкин", а он написал знаешь что? - "Ваш Пушкин".

Женя сказал:

- Если этот твой Носков одаренный, то ты с ним все равно скоро расстанешься. Они все, одаренные, уедут в Москву и бросят тебя здесь.

... В это время Алеша вышел прогуляться, он захотел на воздух - трудно дышать в милой реанимации. Навстречу ему выбежала Дженни, и стало вдруг больше слов в голове. Да и где эта голова?

4

Когда все робко вошли во двор психиатрической больницы и побрели к моргу, подошел горбатенький высохший подросток, попросил у Егора закурить, выдохнул две дымные струи и сказал горестно:

- Жалко Алешу, это был настоящий друг.

- Послали Володе телеграмму? - спросил кто-то у Лидии.

Она рассеянно ответила:

- Да не имеет значения, - и грузно отошла, ведомая под руки Анной Лукьяновной и Борей Ихлинским.

Рядом прихрамывал Веня Борисов. Он стыдился своей тросточки как знака циничной силы жизни: Алешу хоронят, а тут с каждым днем легче ходить - нога отлично срослась.

Лидия думала: ну, меня ведь не могут обмануть! Начнем с того, что обмануть не могут. Подала записку в Стену Плача, чтобы Алеше было лучше. Значит, стало ему лучше. Начнем с того, что меня не обманули. Все время казалось: Алеша не умер. И Лидия гнала мысль о смерти, боясь, что разум совсем помутится: "Его же вскрыли, видела я - швы на черепе и на груди... Нет, живой!"

В реанимации Алеша очень похудел, выступили мощные отцовские кости и красивые плиты лица. Все-таки от Володи никуда не уйти, с отупением думала Лидия, мысли были как будто отсиженные .

Егор, как раненый нетопырь, дергался среди толпы, не зная, что делать с принесенными деньгами. Наконец он косо подлетел к Надьке, сунул смятые пятьдесят тысяч и попросил, чуть ли не слезно, чтобы она передала Лидии. Потом, на поминках, он внутренне резко повеселел, но внешне сохранял благопристойную угрюмость. Зато когда Егор стал звонить Надьке и узнавать, во сколько собираются на девять дней, он услышал:

- Лидия просила, чтобы ты хоть месяц не заходил. Ты вообще не понимаешь... ты хоть что-нибудь понимаешь?!

Егор обиделся: он все понимал.

Через два месяца, когда Лидия уже лежала в психосоматике, Егор написал ей письмо.

"Здравствуй, Лидия! Как у тебя дела, как у тебя все? У меня неважно: теща умерла, давление прыгает - двести десять на сто пятьдесят! Ссориться с тобой, конечно, не входило в мои планы. Возможно, в этом странном происшествии сказываются какие-то твои комплексы. Я уж знаю, чем я всем надоел и даю отчет перед собой, но перед Алешей я абсолютно чист. Деньги лежали у соседа, он все обещал достать лекарство, а я надеялся. Я Алешу навещал, даже сумел его развлечь, как раз перед его уходом! Я был последним знакомым лицом, которое он увидел в своей жизни..."

Жизнь продувала ее даже сквозь эти надежные стены психосоматики. Лидия очень удивилась, что захворал Боря Ихлинский. Ей почему-то казалось, что Боря только тогда слегка занеможет, если его уронить с большой высоты. А вот вернулся из Англии со съезда социал-демократов и не выдержал перепадов климата. Плеврит! Он лежал в этой же, кстати, больнице, на Героев Хасана, этажом ниже. От шумного дыхания у Бори катался живот - прибывший, налившийся солидностью в последнее время.

- Лидия, выходи за меня замуж! - слезливо-энергично говорил он. - У меня такое ощущение, что тогда все проблемы кончатся.

- Боря, ну ты, конечно, демократ, - начала Лидия трудную задачу разминирования ситуации. - Сколько ты сделал для Перми во время перестройки...

- Не надо! Я все понял, - грустно оборвал ее Боря, еще тяжелее задышав, показывая, что вот-вот умрет от судьбоносного плеврита (впрочем, через три дня он выписался абсолютно здоровым).

Как только Володя вошел в больницу, в глаза ему бросилось произведение живописи - какой-то винегрет из красок. Картина висела в холле на стене. Сначала даже не понять: пейзаж или натюрморт. Художник тщательно разламывал формы, выгибал их, раскрашивал. При мысленном складывании Володя в итоге с трудом получил две бутылки и одно яблоко. Значит, это натюрморт. Володя подумал: был бы врачом, ни за что такую картину в психосоматике не повесил бы...

Володю охватило странное чувство. На улице впечатление прибавлялось к впечатлению - голоса людей, цвет неба. Здесь же, в больнице, вдруг появилось труднообъяснимое ощущение какого-то тотального вычитания - всего из всего, даже воздух словно бы вычитался из пространства. Мысли, забыв многолетнюю дисциплину, забегали в беспорядке. В памяти отчетливо всплыла плас дю Руай, где он встретил Наташу. Да, это было затмение... Но оно показалось озарением... Склеивать ничего нельзя, если только само не склеится...

Володя шагнул в палату.

Первое, что сказала Лидия, донеслось до него как будто сквозь паутину:

- Если бы я была такая уж хорошая, то ты бы не сблядовал.

Она говорила каким-то кукольным голосом (он не знал, что так все говорят после нейролептиков), и от этого голоса Володя вдруг пришел в себя и ему захотелось скорее забрать ее отсюда, пока она сама себя не измучила окончательно. На тумбочке Лидии лежало письмо, написанное полумужским-полудетским почерком.

- Так вот что Егор-то пишет: оказывается, мы все в комплексах! изумился Володя. - Представляешь: мы лежим уже в старческом расслаблении, а Егор - бодро заспиртованный - бродит по нашей квартире, все фамильные драгоценности сгребает в торбу...

- В какую торбу? - спросила Лидия.

- В любую сумку. И уговаривает нас: "Да будьте вы поспокойнее, не комплексуйте вы так!"

- Ой, ой! - захохотала Лидия, искосившись с кровати и загребая рукой по полу. - Иди ты!

Тут она подумала: он же может принять это как примирение! Надо было опять отступить в угрюмую скорлупу, но было уже поздно. Володя уже понимал: они примирились, но начерно - под влиянием тех гадостей, которых она здесь наглоталась. Надо готовиться к беловому сценарию, а это гораздо серьезнее.

Эпилог

Новые друзья не воспринимаются как новые - они словно сразу вделываются в твою биографию на много лет назад.

Андрей Шубин, директор фонда "Татищев", пришел к Лидии со своей Леной и уже на правах древнего друга привел писателя О.П., очередного гостя из Москвы. Ввалившись в обширную прихожую и заполнив ее своим тоже обширным телом, О.П. загудел:

- А в бане-то сейчас - даже никто друг друга не просит спину потереть! То ли дело раньше... - но тут Шубин его прервал и стал знакомить, как это бывает у нас, беспорядочно, со всеми. От рукопожатий сделалось жарко, и О.П. стал шаркать толстыми мускулистыми ногами, гудеть в разные стороны комплименты - всем дамам подряд без зазрения.