Лидия и другие

Надька позвонила вечером:

- Привет! Ну как там Израиль? Ты почему нас не зовешь к себе? Рассказала бы все, а... Я понимаю, что Володька дурак и все такое, но мы-то тут при чем? Кстати, поздравляю тебя!

- С чем?

- Как с чем?! Ты же выиграла грант Сороса! Они там опрашивали всех пермских студиозусов: кто из школьных учителей повлиял на них, так первое место заняла Шахецкая! Тебя назвали и физики, и политехники, ну и филологи, конечно, историки...

- Ничего я этого не знала, поверь! У нас Алеша в реанимации. Только сегодня в сознание пришел.

- Вот как... я тоже с микроинсультом отлежала тут... Все расскажу! Давай завтра сходим на вечер Бояршинова!

- Кого?!

- Женьки Бояршинова, он приезжает по приглашению фонда "Татищев".

Фонд "Татищев" организовал бывший аспирант Анны Лукьяновны. Вторым браком он был женат на москвичке и, угождая жене, приглашал в Пермь лучших московских поэтов и прозаиков. Бояршинов к лучшим не относился. Правда, он усердно мелькал на страницах модных московских журналов, уверяя, каждый раз по-новому, что "зло имеет творческий характер" и все такое прочее. Раньше Лидия не пошла бы его слушать, но сейчас, когда Володя обнимается с другой, нужно как-то отвлекаться.

- Хорошо, Надь, пойдем. Спросим, есть ли у него уже вилла в Ницце...

- Жень, привет! - Надька первая подошла к Бояршинову. - Ну что: виллу-то в Ницце купил уже, нет?

- А как же! Рядом с твоей стоит - не заметила, что ли?!

Лидию прежде всего ударило, что Женю облекал громадный пиджак оттенка свернувшейся крови - как бы он тоже "новый русский", Бояршинов, но регистром покультурнее. Она не видела Женю десять лет и тотчас поняла, что он прочно ушел из области зеленого звона и теперь вокруг него какой-то пустырь заброшенный, не пустыня, нет, - пустырь. Живет в Москве, женат, говорят, на юной студентке МГУ, и все-таки на нем словно написано крупными буквами "не додано!".

- Жень, ну как, Пермь изменилась за эти годы? - спросила она.

- Как вы вообще можете жить в городе, где нет конной статуи! воскликнул он гневно, в конце переходя к интонации сочувствия.

- А как ты можешь жить в городе, где покойник на поверхности в центре города лежит? - сходу парировала Надька.

Она молодец, а Лидия ответила позже:

- Ну что такое конная статуя, Женя?! Это памятник тому, кто убивает людей... в конце-то концов...

Тема лекции Бояршинова была "Мотылькизм", и Лидия сразу прикинула: ну, начнет, конечно, с древних греков, у которых бабочка - символ души... А в это время Сережа, юродивый, похожий чем-то на Алешу (походка такая же вбок и взгляд детский), сел рядом с Лидией. Oн и в прошлый раз, когда Вознесенский приезжал в Пермь, рядом сидел.

Бояршинов начал говорить, сжимая и разжимая кулак, словно некий новый Калигула, мечтающий об одной шее для человечества. Он сравнивал стадии жизни человека с таковыми у бабочки (гусеница, куколка, мотылек).

Сережа смотрел на Бояршинова с таким видом, с каким Алеша обычно говорил: "Не, мамочка, не"... И Лидия представила, как сейчас бы Алеша ей сказал: "Нет, мамочка, не мотылькизм. Зачем он говорит, что мотылькизм?"

В этот миг Сережа, видимо, решил, что нужна встряска ситуации, переключение на более интересный канал. У него засвербело в носу, и он чихнул.

- И вот я к вам приехал, не погнушался, в провинцию, хочу открыть глаза на... - говорил Бояршинов.

Сережа чихнул еще раз, и Бояршинов прервался, вставив фразу: "Я значит - правильно говорю!". А Лидия думала: почему это правильно, нет, не так все... в стадии куколки другой раз такое сообразишь, что... она вот в шесть лет поняла, что красоту надо спасать и лишь потом красота мир спасет! В это время Сережа, чувствуя себя обязанным вымешивать общественное тесто, чихнул снова, ибо тело послушно выполняло его заказ. "Я опять верно говорю", - откликнулся Бояршинов. Но тут Сережа начал чихать все громче и чаще. Бояршинов еще пару раз произнес: "Вот еще правду сказал", а потом уж чего там правду - он ничего вообще не мог сказать, ни правду, ни неправду. Апчхи-апчхи, все ждали: продемонстрирует ли выступающий мотыльково-легкое отношение. Но Бояршинов посерел, посуровел, показал пример обратного превращения бабочки в куколку. Закуклился в суровости и молчании. Прошло две минуты беспрерывного чихания, и вот Сережа бессильно откинулся головой на спинку стула. Между тем Бояршинов решил повторить все: в детстве - гусеница, ползает ребенок, потом он - куколка, стеснительный отрок, наконец - мотылек, настоящий гедонист, комплексы отпали, и он наслаждается жизнью, красотой! В это время в зале появился Егор Крутывус и сходу размахнулся интеллектом:

- Какое сходство может быть, если насекомое элементарно не чувствует боли, можно разрезать осу пополам, а она как пила нектар с цветка, так и продолжает пить. А у человека боли ого сколько!

Лидия предвкушала, как сейчас трудно будет отшутиться Жене, но он даже не пытался отшучиваться. "Я над этим подумаю", - сказал он.

- Еще вопрос! - не унимался Егор.

- Э, нет! Что же это: мы с тобой - что ли - будем разговаривать! Тут есть и другие люди!

- А почему бы не разговаривать нам? Ведь ты приехал для...

- Можно мне спросить? - Лидия хотела прийти на помощь Жене и сгладить шероховатость его общения с залом. - Вот как объяснить, что иногда, наоборот, к зрелости люди закукливаются в быт, хотя в юности порхали среди высоких материй? Почему они сворачиваются вдруг во что-то невыразимо серое?

Бояршинов тут захотел, чтобы Сережа снова начал чихать, а он бы за это время нашел ответ. Он уже забыл, что сам напросился на это выступление (чтобы "Татищев" оплатил приезд к матери, в Пермь), теперь ему казалось, что его заманили. Зачем он звонил, дурак, договаривался?! Ну, ничего, он приедет в столицу и всем расскажет, как его хорошо принимали! От этой мысли ему стало легче, он порозовел и даже похорошел. И тут-то в центр его красоты и розовости угодил следующий вопрос:

- Бояршинов, скажите, почему вы написали статью "С кем вы, Борис Ихлинский?" - по заданию коммунистов или КГБ?

- Ну, нет, это вас неправильно информировали, я сам тогда пострадал и вынужден был уехать из Перми...

- Нет, вы подробно расскажите, как это вы пострадали тогда?!

Лидия подумала, ведь человек этот прав: зачем Бояршинов приехал в Пермь после того, как нагадил тогда... и как ни в чем ни бывало - о мотыльках! Тот, кто спрашивал, видимо, знал правду про тот поступок Бояршинова. Он только не знал, что правда без любви - ложь. Как и любовь без правды...

- Так как же вы пострадали, Бояршинов? И кто устроил вам прописку в столице нашей родины?! Не КГБ ли?

Жена директора фонда "Татищев" тем временем успела присесть ко многим и попросить: "Человек издалека ехал - задавайте вопросы в письменном виде, чтоб он сам выбирал, на что ответить".

Но в первой же записке, которую получил Бояршинов, было просто крупно написано: "жопа". Женя, глазом не моргнув, громко прочел слово вслух, заметив:

- Странные у вас в Перми обычаи: автор подписался, но ничего не спросил!

Реакция зала была разнообразная, но в целом одобрительная: зашумели, захихикали, захлопали.

Чтобы хоть как-то благопристойно завершить вечер, Лидия решила задать нейтральный вопрос:

- Как ты, Женя, относишься к Пелевину? - спросила она с места.

- Всегда я рад заметить разность между Пелевиным и мной...

Егор, услышав голос Лидии, рассердился: сын в реанимации, а она прибежала на модного автора, нет, сто раз прав Шопенгауэр! Сейчас еще увидит меня и спросит про пятьдесят тысяч. Обложили! И он поспешил из зала.

После того как директор "Татищева" с облегчением объявил о завершении вечера (никогда такого скандала не было), к Лидии подошел Бояршинов.

- Егор-то смылся. Должен мне деньги, - растерянно сообщила Лидия.

- У-у, деньги - это вам не всеобщий Марксов эквивалент труда, деньги это энигма! Мистика! Я вот тоже приехал на деньги этого фонда, чтобы сэкономить на подарок маме.