Страница 17 из 29
Она согласилась выполнить эту мою просьбу, используя праздничные дни, и мы расстались, как оказалось, более чем на 5 лет. Она вернулась 4 мая, а я уехал в Ташкент 2-го и там 7-го был арестован.
Татьяна Сергеевна, энергичная, волевая и умная женщина, не стала больше искать заданий. По своему разумению принялась за дело и вскоре оказалась в числе наиболее известных диссидентов. Выйдя из спецпсихбольницы, я очень порадовался этому. У нас установились теплые, дружеские отношения.
Совсем по-другому появились у нас в семье двое научных работников - физик Григорий Подъяпольский и его жена, геолог Мария Петренко. Они как-то незаметно вошли в жизнь нашей семьи. Но вошли так, как будто бы всегда были с нами. Нельзя было не поражаться этой паре, не восхищаться их взаимной любовью и человечностью. Тяжкий груз взвалили они на свои плечи. С ними жили парализованная тетя Гриши, старая больная мать Маши и сестра матери. И такой мир, такое взаимопонимание и благожелательность царили в этой семье, что, придя к ним, просто отдыхал душой. Все три трудоспособных члена семьи - Гриша, Маша и их дочь Надя - обслуживали семью, помогая один одному и заменяя друг друга. Гриша, кроме того, писал стихи, воспоминания и, главное, входил в состав Сахаровского комитета защиты прав человека и помогал заключенным и их семьям. Маша всегда была с ним рядом, готовая подставить плечо.
Сейчас Гриши уже нет в живых. Умерла и казавшаяся цветущей тетя Гриши. Кто знает, может, и тоска по умершему племяннику помогла этому. Она, к сожалению, не могла высказать ее. Язык ей не повиновался. Над семьей нависло горе, общая тоска. Да и разве можно не тосковать по такому человеку. Моя семья, рядом с которой все тяжкие для нас годы стояли Гриша с Машей, их дочь и родные им старые больные люди, тоже не может избавиться от тоски по Грише. И пусть эти строки будут вместо прощального надгробного слова над прахом Гриши - Григория Сергеевича Подьяпольского.
Читатель мой, ты, возможно, удивлен. Я взялся рассказать о том, кто такие "диссиденты", а рассказываю о своих друзьях. Не удивляйтесь. Я сам не знаю, кто такие "диссиденты". Людей, которых что-то объединяет, принято называть каким-то общим названием. Поэтому мы и откликаемся на не нами придуманную кличку. Мы могли бы назвать себя как угодно, но все дело в том, что сделать этого мы не можем. Мы не организация. И название нам поэтому противопоказано. Мы просто люди, несогласные с тем, что писать можно одно, а говорить другое. Мы убеждены, что если есть в стране конституция, то мы имеем право пользоваться ее положениями, не спрашивая ни у кого разрешения. Если подписаны международные пакты, то внутренние законы должны быть приведены в соответствие с ними. Мы убеждены, что ложь и лицемерие недопустимы ни в международной, ни во внутренней политике. Мы уверены, что нельзя привлекать к уголовной ответственности человека, не совершившего преступления.
А самое главное, мы убеждены, что каждый человек свободен в своих убеждениях и имеет неограниченное право их распространять, а также знакомиться с убеждениями других и вообще получать и распространять любую информацию.
Собственное свободомыслие и терпимость к чужим убеждениям - вот то, что создает взаимопритяжение людей типа моих друзей, людей, которых называют "диссидентами". Такие люди находят других подобных себе, и создаются компании, группы или, как хотите назовите, людей, которым в свободное время приятно быть вместе, которые вступают между собой в дружеское общение, а нередко и в родственные связи, постепенно избавляются от чувства незащищенности и беспомощности перед бюрократической государственной машиной. Отдельные люди из такой компании встречаются с другими подобными компаниями и сплетается как бы несколько колец (вроде биологической цепочки, например, ДНК). Эти сплетения могут все увеличиваться, распространяясь по городу, на другие города, на всю страну. У наших друзей, например, есть надежные дружеские связи на Дальнем Востоке, на Колыме и т. д.
Но что же все-таки объединяет? Неужели только дружеские и родственные связи? Нет. Все наоборот. Те и другие не причина, а следствие. Объединяет же желание мыслить и делиться своими мыслями с другими. Неограниченно получать и распространять информацию. Все, кто стремится к этому и ищет друг друга, а найдя, устанавливают тесные контакты, или менее тесные, или более отдаленные, непостоянные, или просто знакомство, или лишь знание, что есть там-то и там-то люди, мыслящие так же, или, наконец, просто предположение, что такие есть и там. До своего ареста в 1969 году, я был связан наиболее тесно с Анатолием Якобсоном, Сергеем Ковалевым, Петром Якиром, Павлом Литвиновым, Ларисой Богораз, Юлиусом Телесиным и еще кое с кем, кого называть сейчас считаю нецелесообразным. Круг же людей, которых я знал больше или меньше и с кем общался хотя бы время от времени, был намного шире. Но были люди еще и за этим кругом, такие, например, кого я лично не знал, но кто знал меня. Наконец, бьши люди, с которыми связывал только "самиздат" и "Хроника текущих событий", которая явилась гениальной находкой рядовой инициативы.
Кто первый сказал "да", я разбирать не буду. Сейчас даже Виктор Красин заявил претензию на авторство этого изобретения. Если считать разговоры о том, что назрела надобность, то найдется много авторов. В моем кругу, где участвовал и Красин, этот вопрос обсуждался не один раз. Но первый номер создала Наталья Горбаневская - одна! И вела издание по крайней мере до моего ареста, а знающие люди говорят, что до 9-го номера. Ей, следовательно, принадлежит и пальма первенства. Но вообще это издание безымянное и бессмертное. Люди же, его творящие, - настоящие герои. Их особенно настойчиво разыскивает КГБ. А найдя или предположив, что вот авторы, учиняет жестокую расправу. Как предполагаемый автор "Хроники" осужден и Сергей Ковалев.
Круг читателей и корреспондентов "Хроники" очень широк. Намного шире, чем широко известные диссиденты, группирующиеся вокруг А. Сахарова, Ю. Орлова, В. Турчина. Именно поэтому так быстро происходит замена. Не успели отзвучать аресты Ю. Орлова, А. Гинзбурга, М. Руденко и О. Тихого, как появилось большое число добровольцев, желающих заменить их.
Советские газеты, говоря о диссидентах, называют их "жалкой кучкой никого не представляющих людишек". Но в этом не слабость, а сила диссидентства. Они и не берутся никого представлять. Они представляют себя. Каждый из них личность. И объединяются они только для зашиты своего права быть личностью. За это они борются даже в лагере, в тюрьме. И их не так мало, как изображают газеты. Я до своего последнего ареста довольно пессимистически оценивал нашу численность и, сидя в спецпсихбольнице, подсчитал, что правозащитное движение в результате арестов последних лет, эмиграции и высылки за кордон многих видных диссидентов "дышит на ладан". И как же я был поражен, найдя его через пять лет неизмеримо более сильным, окрепшим и, я бы сказал, очищенным, оздоровленным. После же прочтения замечательной книги Светланы Аллилуевой - "Один год" - ко мне пришло понимание причин этого. Я уразумел, что еще тогда, в 1969 году, движение было так разветвлено, что пронизывало весь наш общественный организм до самых высоких партийных кругов включительно, но я этого не знал.
Таким образом, движение это глубинное, представляющее людей, не желающих быть обезличенными и беззащитными перед жестокой машиной бюрократического государства. Именно поэтому движение приобрело характер правозащитного. И до тех пор, пока личность не защищена в законном, установленном порядке, уничтожить это движение невозможно. Справиться с таким движением по силам только террору типа сталинского (1937 года), но на это постаревший советский бюрократический аппарат уже неспособен. Да и страшновато. Такой свирепый террор бьет без разбора. И чего доброго, может смахнуть головы и ныне процветающим членам Политбюро, а то и самому Генеральному.
Нашему правозащитному движению, кроме того, очень крупно повезло. В его рядах оказались два таких титана, как Солженицын и Сахаров, плеяда выдающихся писателей, ученых, художников, деятелей искусств и большое количество стойкой, мужественной, самоотверженной, талантливой молодежи, которую не сломили никакие жестокости режима.