Страница 14 из 29
Таков план операции. Как он будет осуществлен, зависит не только от планирующих. Прежде всего скажут свое слово обвиняемые и их друзья на воле. За ними слово мировой общественности и наконец - весь возмущенный мир демократии вместе с их правительствами не может спокойно наблюдать, как поднимает снова голову одна из самых отвратительных разновидностей фашизма - сталинизм.
5. Кто же такие эти диссиденты
Оппозиционное движение в СССР, участники которого получили известность на Западе как "диссиденты", не представляет из себя чего-то единого.
Широкой общественности на Западе наиболее известны участники правозащитного движения. Это, по-видимому, объясняется тем, что оно выражает и отстаивает наиболее общие человеческие стремления: право мыслить, обмениваться своими мыслями с друзьями, получать и распространять любую информацию. Это естественное право настолько живуче, что его не смогли убить даже сталинские чистки. Даже полумертвый лагерник О. Мандельштам писал свои стихи. Даже умирающий Белинков думал и заботился о том, как сохранить и донести до людей свои записки.
Анна Ахматова, Борис Пастернак, Корней Чуковский, Самуил Маршак, Константин Паустовский, Лидия Чуковская, Василий Гроссман и другие, которых я, к сожалению, не знаю, в одиночку, под угрозой ареста и жестокой расправы сохраняли и поддерживали благородное право человека на мысль. Опубликование на Западе "Доктора Живаго" ознаменовало прорыв мысли из одиночества. Процесс Синявского и Даниэля был как бы сигналом ко всей мыслящей общественности нашей страны отстаивать право на мысль, не страшась жертв. И этот сигнал был услышан.
Как развивалось правозащитное движение дальше, я попробую рассказать, глядя на него со "своей колокольни", т.е. на примере собственного участия в нем.
Но прежде несколько слов о других движениях.
Раньше всех приняли массовый характер два движения:
- движение верующих против незаконных жестоких утеснений религии и
- движение депортированных в годы сталинского лихолетья малых народов за возвращение на свою историческую родину.
Оба эти движения развивались по форме одинаково - путем проведения петиционных кампаний. В своих письмах в ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и в Совет Министров люди выражали свою полную "преданность родной Ленинской партии и советскому правительству". И слезно просили... прекратить произвол. "Родная Ленинская партия" молчала или, отделавшись обманными обещаниями, предпринимала репрессии против организаторов петиционных кампаний.
К моменту начала более широкого правозащитного движения петиционные методы борьбы за свои права и у верующих, и у репрессированных малых народов дошли до своего предела. Количество подписей, которое доходило до сотен тысяч, начинает сокращаться. В массах нарастало разочарование, а среди передовой части верующих и "националистов" появилось стремление к поискам новых путей. Начались контакты с отдельными представителями правозащитного движения. Явно назревала тенденция к объединению оппозиционных движений в одном потоке. Именно в это время, т.е. на грани перехода к новому этапу борьбы, предпринял и я попытку отстоять свои права.
Ровно 13 лет прошло с тех пор, как я впервые сел в тюрьму за подпольное распространение листовок, разъясняющих суть ленинского учения о государстве и партии, и за попытку создания подпольного "Союза борьбы за возрождение ленинизма". Не правда ли, странное "преступление"? В стране, руководители которой без устали твердят о своей приверженности принципам ленинизма, кто-то пытается защищать эти принципы путем подпольной борьбы, а не в открытой дискуссии.
Предысторией этой моей деятельности является мое выступление на партийной конференции Ленинского района г. Москвы 7 сентября 1961 года. Мне удалось путем прямого обращения к делегатам конференции получить слово и высказаться по вопросам начинавшегося в то время насаждаться культа Хрущева. Выступление, принятое конференцией весьма благоприятно, встретило безоговорочное осуждение со стороны руководства конференции, особенно представителя ЦК КПСС Б.Н. Пономарева. И вот я увидел воочию, как партийный аппарат, организовав "выкручивание рук" делегатам, за 4 часа добился того, что конференция, одобрявшая до этого мое выступление, радикально изменила свое мнение и осудила его. Характерно, что при этом никто ничего не доказывал. Наклеили на мое выступление ярлык "политически незрелое" и на этом основании осудили.
Затем началась аппаратная расправа со мной, в ходе которой я понял, что член партии, даже не рядовой, совершенно бессилен перед аппаратом. У него нет никаких прав, его некому защитить, и ему не на кого опереться. Оказалось, что "ленинские принципы" - это слова, ничего не значащие для партийных чиновников. Устав партии - документ, не ограждающий прав члена партии. Отсюда и родилась идея разъяснить сие коммунистам. Если этого не сделать, аппарат превратит в культ Хрущева или кого угодно другого, и все пойдет по проторенному сталинскому пути. Разъяснить. Но как? Нет ни одного печатного органа в стране, который бы опубликовал то, что не угодно аппарату. Отсюда и родилась идея подполья. Прошлый опыт большевистской партии тоже толкал на этот путь. Но на первой же распространенной листовке провалилась эта затея (остальные 8, заготовленные для печатания и распространения, изъяты при обыске) и еще не оформившийся "Союз".
Меня после месяца следствия направили на психиатрическую экспертизу. К другим членам несостоявшегося "Союза" применили "гуманные" наказания (без лишения свободы) - кого из армии уволили, кого, наоборот, в армию забрали, исключив из институтов. Большинство заставили "раскаяться". Меня тоже уговаривали, избрав основным аргументом: "Ну что Вы один сделаете?"
Когда я вошел в экспертное отделение (для политических) Института судебной психиатрии им. Сербского, ко мне бросились все находившиеся там 11 человек, и все в один голос выкрикнули - статья?
- 70-я, - удивленно ответил я.
Раздался хохот. Стоявший почти вплотную ко мне высокий молодой брюнет парень с очень умными, добрыми глазами - спросил:
- И Вам тоже говорили: "Ну что Вы один сделаете?"
Я еще больше удивился и растерянно сказал:
- Да...
Раздался еще больший хохот, и я пришел в еще большее замешательство. Брюнет, видимо, поняв причину моего замешательства, сказал:
- Да Вы не думайте плохого. Здесь все такие, как Вы. Поэтому мы и смеемся. Видим, что нашего полку все прибывает. А сумасшедших здесь нет. Не бойтесь.
Это был Юра Гримм - машинист строительного крана, который вдвоем с товарищем изготовил, размножил и распространил антихрущевские листовки. Мы с ним крепко подружились, и эта дружба сохраняется до сегодняшнего дня; теперь мы уже дружим семьями. И я думаю, что не все родные дети так заботятся о своих родителях, как Юра и его жена Соня о нас с женой. Юра был самым большим моим приобретением периода пребывания в Институте Сербского. Тогда я посоветовал ему, как вести себя, чтоб не попасть в спецпсихбольницу. Он совет мой выполнил ("раскаялся" в содеянном), был признан вменяемым и получил три года лагеря строгого режима. Специальная психиатрическая больница искалечила бы ему всю жизнь.
Уже во время экспертизы я понял ошибочность своего поведения. Уходить в подполье для борьбы против беззакония и произвола - непростительная ошибка. В подполье идут для низвержения существующего строя, вместе с его законами, а идти в подполье, чтобы добиваться своих законных (конституционных) прав, - это давать возможность властям изображать тебя уголовником, чуть ли не бандитом, и душить втайне от народа, перетаскивая тебя без шума из подпола, куда ты сам забрался, в КГБистские застенки. Нет, надо, как у Евтушенко, когда он был еще поэтом:
Не сгибаясь, у всех на виду,
Безоружный иду за оружием,
Без друзей за друзьями иду.
Я твердо решил, что больше не повторю своей ошибки. Когда я освобожусь, в подпол не полезу. Наоборот, буду выступать против нарушений законов, только гласно и, возможно, громче, а конституционными правами стану пользоваться явочным порядком, не испрашивая ни у кого разрешения на это. Только так можно найти своих единомышленников. А в подполье лишь с крысами можно встретиться. И в капкан влететь вместе с ними или кошке в зубы попасть.