Полтергейст

— Тогда пошли в хату. Нечего мне мозги пудрить, — сказал Юзик и силой повернул Любу лицом к веранде.

Они направились к ступенькам. Но идти первой Люба не захотела. Первым шел Юзик. Как и положено мужчине, когда впереди — неизвестность.

Ужинать уселись, как обычно в такую пору, на веранде. Чтобы в хату грязь не носить. После смены Юзик сильно проголодался, а Любе еда в горло не лезла — не до еды… Поэтому Люба только подавала Юзику разогретый бульон, нарезанную и поджаренную, домашнего приготовления, колбасу, масло, чай. Глядя, как опустошаются тарелки, Люба постепенно успокаивалась.

Аппетит у Юзика был отменный, слава Богу, не жаловался никогда — за троих справлялся…

— Ну, рассказывай, дорогая, что там у тебя стряслось? — утолив голод, Юзик всегда становился мягким и добродушным, хоть ты погладь его. Вот и теперь, закурив «Приму», развалившись в кресле, он цепким неторопливым взглядом окинул фигуру Любы. — Может, твой нечистик еще из-под кровати не успел выползти, а? Сейчас проверочку устроим. И что тогда с тобой будем делать, если я его оттуда вытащу, а?..

Нынешней весной Юзик стал отращивать усы. Эти непривычные для Любы усы, торчащие из-под прямого длинного носа, делали Юзика неузнаваемым.

Глядя на подобревшего, улыбающегося мужа, Люба неожиданно засмеялась. Почудилось, будто вовсе не она прожила с Юзиком двадцать лет, будто все вернулось в то время, когда Юзик отбил ее у березовских кавалеров на танцплощадке, а она, растерявшись, не знала, как избавиться от его настырных горячих рук и черных глаз, в которые страшно было глядеть — как в омут, затягивали…

У-у, бессовестный, настырный!.. И теперь за каждой юбкой готов увязаться, за ним глаз да глаз нужен — на гулянку одного нельзя отпускать… Еще и теперь одни лишь бабы в голове. И когда только перебесится, неужели только к пенсии?

Почему-то сразу стало веселее. Что-то свалилось с души, она даже приободрилась от знакомого цепкого взгляда, казалось, раздевающего ее.

Были у него такие замашки, были у паразита…

— И сказать кому — не поверят… Ты пошел на работу, я навела порядок в хате, накормила свиней и кур, пошла на огород — все лебедою заросло. Вдруг захотелось в спальню заглянуть. Зашла. Гляжу — подушка в ногах лежит. Ну, думаю, совсем голову потеряла, — Люба присела на табуретку напротив Юзика. Рассказывала и смотрела на мужа. Тот слушал, загадочно улыбался… — Поправила я подушку, положила на место, это хорошо помню, а после обеда снова в спальню заглянула. Тут уж просто затрясло меня, как осиновый листочек задрожала: вся постелька перевернута. Будто после меня ее кто-то перестилать вздумал. Да не по-человечески, а вверх ногами.

— Как это — вверх ногами постель лежать будет? — Юзик засмеялся и подошел поближе к Любе.

— Да не до этого мне теперь, — Люба ладошкой шлепнула Юзика по руке. Она застегнула халат, который всегда расстегивался не вовремя, и затараторила: — Ну как ты не понимаешь: простыни наверху, а покрывало и одеяло внизу.

— Неужели? — усмехнулся Юзик. По глазам было видно: говорил одно, а думал другое…

Тогда Люба поднялась с табуретки, чтобы и самой не заводиться и чтобы он отцепился.

— Тебе все шуточки. Тебе одно на уме… А мне тогда — не до смеха было. Руки дрожат. И внутри все колотится. Кое-как постель в порядок привела и выскочила из хаты. Трясет всю. Сначала думала к соседям бежать. Походила немного по двору, успокоилась и решила снова в хату заглянуть. Ну, думаю, если и на этот раз… И вот… Вот теперь ты сам все увидишь, своими глазами, что там стряслось. И сам тогда скажи, кто мог это сделать?

Неожиданно у Любы опять затряслись губы. От обиды, что Юзик не верит ни одному ее слову. От недавно пережитого страха. И правда — она всегда такая горемычная, а тут еще и эта беда на голову…

А все, наверное, из-за того, что святое письмо не переписала двадцать два раза. Неделю назад это письмо кто-то в почтовый ящик подкинул. В нем было написано:

«СВЯТОЕ ПИСЬМО

Слава Богу и святой Богородице. Аминь! 12 лет мальчик болел. На берегу моря он встретил Бога. Бог дал ему в руки святое письмо и сказал переписать его 22 раза и разослать в разные стороны. Мальчик сделал это и выздоровел. Одна семья получила письмо, и в дом через 36 дней пришло большое счастье. Другая семья разорвала письмо, и в этот дом пришло большое горе. Перепишите письмо 22 раза, и через 36 дней к Вам придет большое счастье. Если Вы продержите это письмо более 30 дней — горе и неизлечимая болезнь придут к вам. Переписка ведется с 1953 года. Обращайте внимание на 6-й день».

Люба не сказала Юзику о святом письме, она знала, что тот посмеется над ней, а потому тайком переписала его, но не двадцать два раза, а только двенадцать. На большее времени не хватило. И вот, на тебе, началось…

Видимо, Юзик уже сообразил, что Люба расстроена всерьез, поэтому он сказал:

— Ну хорошо, хорошо… Успокойся. Пойдем вместе, взглянем, что там творится. Не бойся, если что — быстро наведу порядок. — Юзик с детства был отчаянным, хватким, если что не так — залимонить мог каждому, долго упрашивать не надо… Когда-то на березовской танцплощадке, где он впервые увидел Любу и почувствовал к ней симпатию, к нему пристали трое парней. И что же — справился, у милиции помощи не попросил, правда, после того вечера без переднего зуба остался. Но — ничего, на его место поставил новый, золотой. Заодно и Любу прихватил — на всю жизнь. Будто привязали ее к нему после той памятной драки, благо на танцплощадку он ее ни разу не отпускал — наверное, боялся, что отобьют.

Что правда, то правда — Люба была красавицей, тут уж ни у кого язык не повернется возразить. Годы ее словно не брали. Люба и теперь была полная, розовощекая, крепкая телом, охочая к работе, да и во всех других делах загоралась, как спичка…

Люба с Юзиком через зал направились в спальню. Там, на окне, висели темно-коричневые плотные шторы, поэтому в комнате стоял полумрак. Первым делом Юзик щелкнул выключателем рядом с дверным косяком. Из-под темно-коричневого, как и шторы, абажура свет полился на двухспальную кровать-аэродром.

Белая накрахмаленная постель валялась на полу. У стены, где голубые морские волны бились о скалы, зеркалом вниз лежало трюмо.

Прищурив правый глаз, Юзик долго глядел на всю эту неразбериху, а потом сказал Любе, прятавшейся за его спиной:

— Ладно, будем думать. Пока убирай. А там разберемся, без свидетелей… — и сразу направился к трюмо. Поднял его, поставил на прежнее место и невольно на любимые фотообои загляделся.

…Лежишь на мягкой кровати, отдыхаешь. И кажется, будто ты и не в спальне вовсе, а на пляже, у самого моря, где горы зеленые и скалы высокие. И никакие тебе курорты не нужны.

Хватит, однажды Юзик съездил на курорт, насмотрелся: толчея, люди злые, как собаки, жара несусветная, на пляже ни ступить, тут едят, здесь плюют, а там… Тьфу, одним словом… Едут, дураки, нервы трепать. Зачем, спросить бы у них?

Юзик взглянул на Любу. Повернувшись к нему спиной, она заправляла постель, раз за разом наклоняясь над низкой кроватью.

— Постой-ка, — сказал он Любе, — не спеши — все равно перестилать придется…

— Ну вот, все тебе неймется. И когда только успокоишься? — Люба задрожала всем телом от прикосновения его руки. Разогнулась, повернулась лицом к Юзику. — Что это на тебя сегодня накатило среди дня?!

— А это все твой нечистик виноват… Это он все подзуживает, — руки Юзика уже расстегивали халат — сверху… И взгляд Юзика становился все более озорным, таким он был и тогда, когда впервые на танец пригласил.

И странно: все то, что Люба недавно пережила, из-за чего ее только что трясло и колотило словно лист осиновый, показалось нереальным и смешным. А то далекое, затуманенное прожитыми годами, стало приближаться, становилось все выразительнее — будто вдалеке заиграл оркестр, тот духовой оркестр, что когда-то по выходным играл на танцплощадке.

Неожиданно, будто кто-то задул, сам по себе погас свет под абажуром. А на веранде, где на стене висел счетчик, послышался резкий щелчок. Как будто что-то упало. Если бы в хате был кот, можно было бы подумать, что это его шалости, но кота у Круговых не было.