Брат Каина - Авель

Авель воображал себе, как течение воздуха передвигает облака в вышине. Течение воды и времени.

Наконец Авель с силой отталкивался ногами ото дна и через мгновение вновь оказывался на поверхности воды, а собравшиеся на набережной прохожие указывали на него пальцами, что-то кричали, при том что их воплей, дурных голосов было не разобрать совершенно, проявляли крайние признаки беспокойства, картинно закрывали лица руками и, видимо, умоляли перестать столь дерзко и откровенно пугать их.

Страх.

Мотоботы "Святой Николай" и "Святой Иоанн Дамаскин" идут.

Страх Божий.

Каин всегда испытывал страх перед смертью, перед болезнью, перед немощью, перед невозможностью закончить начатые накануне дела. Какие дела? Ну, например, писание покаянного письма брату, в котором он собирался сообщить, что на самом деле у них разные матери, но они все равно братья!

Авель стоял у открытого окна, за которым дворник в безразмерном брезентовом переднике поливал двор и примыкавшую к нему часть улицы из резиновой кишки, тянувшейся от водоразборной колонки, у которой еще вчера ночью топили Марикелу, и читал письмо Каина.

Это было одно из его последних писем:

"Ведь ты знаешь, как я люблю эти прогулки в лесу. В полном одиночестве. В полном молчании. И только высохшая трава, палые листья, сваленные ураганом стволы да кущи имеют власть. Тайную власть "ключей". Можно долго идти, не разбирая дороги, проваливаясь в заполненные пузырящейся водой воронки, оставшиеся еще со времен войны, можно и слушать пение ангелов. Ты, надеюсь, знаешь, что добрые ангелы живут в дуплах вековых, наполовину выгоревших от огня небесного ветл. Старые деревья клонятся под тяжестью снега или под тяжестью толстых, раскормленных моченым в уксусе хлебом птиц, отдыхающих во влажной, кишащей насекомыми тени. Ангелы тоже довольно старые, опытные, много старше Мангазейского или Комельского лесов, в которых они и живут. Многие из ангелов, именуемых еще и херувимами, давно разучились летать, потому как вот уже несколько веков, волоча на спинах плетенные из бересты торбы с окаменевшими пресными хлебами, вынуждены бродить по окрестным холмам, спускаться в низину, пойму, переплывать петляющую среди пологих берегов реку. Торбы разодрали острые, торчащие из спины хрящи лопаток в кровь...

Ты, наверное, помнишь, как однажды в детстве мы с тобой сидели на берегу реки, по которой проплывали развалившиеся от долгого лежания в земле, перехваченные стальными обручами гробы с разрытого во время весеннего паводка кладбища в районе Чугуновской заставы. В районе Чифы. Это и были клети. Да, конечно, клети пускали вниз по течению реки: они плыли, цепляясь за почерневший от сухих водорослей топляк, торчащий на мелководье, как окостеневшие пальцы утопленников. Клети проходили пороги, водосточные трубы, лавы. Потом клети выходили к причалу, где их подбирали рабочие с ремонтных доков. Ловили. Смеялись, что поймали. Вытаскивали на берег. Здесь, в пахнущей мазутом яме, разводили костер, называли себя истинными стражниками этих мест, конечно, шутили... спорили о том, что таится в клетях, в ящиках, в гробах. Может быть, сабли? Или драгоценности? А хотя бы и священные сосуды из серебра.

Такое странное совпадение - что у херувимов были точно такие же заплечные торбы, наполненные болотными валунами. И это уже потом мне объяснили, брат, что валуны прообразовывали грехи, целый камнепад грехов. Теперь-то было совершенно понятно, почему у ангелов больше не растут крылья: просто заплечные торбы-клети натирали спины в кровь, уродовали кости, хрящи, лопатки (впрочем, об этом уже шла речь), вызывая появление горбов. Горбатые херувимы! Конечно, ты все помнишь, потому что это нельзя забыть, даже если страдаешь болезнью забвения, не так ли?

Однако вскоре лес заканчивался, и я выходил на трассу. Затем долго ехал в переполненной, насквозь провонявшей бензином вахтовой машине, где водитель охрипшим, вечно простуженным голосом объявлял остановки, выкрикивал, возглашал: "Льва Катанского", "Совхоз "Проводник"", "Торфозавод", "Техникум". После окончания авиационного техникума некоторое время проработал на заводе, но вскоре уволился по состоянию здоровья. Однако никогда не лечился. Почему? Да, может быть, просто стыдился собственной болезни, припадков, о которых никому не говорил, но о которых почему-то все знали. Они все, все знают про меня! Это знание. Я - верный, я - посвященный: "Елицы оглашеннии, изыдите, оглашеннии, изыдите; елицы оглашеннии, изыдите. Да никто от оглашенных, елицы вернии, елицы вернии..." Этими словами, как известно, завершается вторая часть Божественной Литургии, именуемая Литургией оглашенных. Рассказывали, что еще до революции в одном из воронежских храмов известный тогда в городе митрофорный протоиерей Аркадий Македонов перед началом Литургии верных специально спускался с амвона и взашей выгонял из храма тех, на чьих лицах, как ему казалось, не было начертано достаточно умильного благоговения. После чего он запирал ворота на тяжелый амбарный замок, ключи от которого всегда носил на поясе рядом с палицей, и громогласно возглашал: "Написано - дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников!" В 20-х годах Аркадия Македонова назначили благочинным Успенской округи. В то время уже почти все храмы города Воронежа были закрыты. В ночь на Предпразднество Рождества Пресвятой Богородицы, а также на прославление памяти преподобномученика Макария Каневского, архимандрита Овручского, Переяславского протоиерея Аркадия Македонова повесили на царских вратах храма, где он служил, вниз головой. На лице и затылке ему вырезали пятиконечные звезды. Здесь же нашли длинный, для разделывания скота нож с процарапанными на нем словами из Первой книги Моисеевой - "Разве я сторож брату своему". Говорили, что отца Аркадия казнил его родной брат Василий Македонов, в ту пору оперуполномоченный Воронежского ЧК, преданный незадолго до этого, на Усекновение главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, анафеме собственным же братом".

Конец письма Каина.

Авель уснул только под утро, и ему приснился Лазаревский острог. Еще это место называлось Высоковской Запанью, но это уже было более позднее название урочища, куда начиная с XVIII столетия свозили осужденных за богохульство, здесь же их и казнили. Сжигали в земляных балках.

До острога можно было добраться по УЖД на леспромхозовском мотовозе. Несколько километров линия тянулась вдоль упрятанного в заваленную разбухшим топляком промоину лесного потока, затем через просеку спускалась в болотную пойму, где, натужно газуя, выпуская в небо разорванные глушителем хлопья синего дыма, брызгая кипящей соляркой, мотовоз медленно взбирался на почерневшие от сырости дубовые сваи-городни. Узкоколейка тут же приходила в движение, бревна оживали, начинали трещать и крошиться песочной трухой в мертвую топь, из которой к небу поднимались воткнутые в трясину совершенно усохшие, растерзанные ветром и жуками-короедами кривые сосны-мумии. В воздухе стояли густые, тяжелые испарения. Вскоре на горизонте начинали проступать очертания Высоковского лесозавода...

Авель никогда не был здесь прежде, но почему-то он сразу узнал эту местность. Гадаринскую, Пергамскую, Пертоминскую, Грязовецкую.

- Пергамскую,- улыбнулся и поправился: - "Переложение, составленное на Великий Пяток в воспоминание Святых спасительных Страстей Господа нашего Иисуса Христа, а также священномученика Антипы, епископа Пергама Асийского!"

Пройдя территорию лесозавода, Авель миновал лагерный КПП и вошел в поселок Высоковская Запань. Тут все сохранилось так же, как и сорок лет назад: те же бесконечной длины улицы, те же одноэтажные бараки, те же каменные постройки, оставшиеся тут еще со времен Лазаревского острога, те же казармы, обнесенные высоким, обшитым дырявым горбылем забором.

Авель остановился перед пожарной каланчой, сооруженной из железнодорожных, по-прежнему резко пахнущих креозотом шпал. Здесь, на вышке, крытой листами битого шифера, висел колокол с вырванным языком. Судя по сохранившейся на медном картуше надписи, колокол происходил из Спасо-Преображенского Сергиева Нуромского монастыря, что в Обнорской волости. После закрытия в 1924 году монастырь был передан в распоряжение исправдома и заселен арестантами. Тогда же была разграблена ризница, а колокола сняты с монастырской звонницы и вывезены в неизвестном направлении. Один из них через несколько лет и появился на пожарной каланче, но уже без языка. Видимо, его пытали. При помощи клещей и сварочного аппарата вырвали язык, на месте которого одно время висел обычный рельс, но и его тоже не пощадили. Другие же колокола скорее всего расстреляли где-нибудь в лесу, свалили в яму и засыпали негашеной известью.