Страница 19 из 22
- Умывайся. - Игорь кивком указал на раковину. - Сейчас полотенце чистое принесу.
И как только Иван сполоснул лицо и руки, вручил ему полотенце и решительно выставил из кухни.
- Ступай в гостиную, а я тут завтрак соображу.
"Гостиная" тоже была невелика: стол, три откидных койки, платяной шкаф. На антресолях виднелись два скатанных матраца. Третий лежал на откинутой койке, застланный байковым одеялом.
- Отдыхай, - указал Игорь на полку и включил стоявший на столе радиоприемник. - Музыку послушай. Сегодня весь день концерты будут гонять.
"Spidola", - прочитал Иван поблескивающее никелем название радиоприемника. Города на шкале настройки тоже были обозначены латинскими буквами. "Трофейный", - решил Иван, садясь на полку, и вдруг весь напрягся:
"Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!
- загремел в вагончике хор суровых мужских голосов.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!"
Игорь убавил громкость, подмигнул и отправился готовить завтрак.
"Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война!"
Песня брала за душу, будила воспоминания, сближала дальние дали. Теперь он уже не чувствовал себя посторонним в этом поначалу чужом для него мире, нащупал связующее звено. И звеном этим была песня.
Иван шагнул к окну и сдвинул противомоскитную сетку. В лицо дохнуло прохладой. У самого горизонта группами и поодиночке шли пыльные смерчи, и было в их движении что-то пугающе нереальное, неподвластное привычным земным категориям и закономерностям. Сквозь заключительные аккорды песни прорезался голос диктора:
- Тридцать лет назад, 9 мая 1945 года залпы салюта над поверженным в прах рейхстагом возвестили миру о победе советского народа над гитлеровской Германией!
- Т-та-ак-к... - Иван почувствовал, что вот-вот упадет и медленно опустился на койку. Лоб опять покрылся холодным потом. Он достал платок, расправил и уткнулся в него лицом. Победа. Он так ждал этого дня... На фронте, в госпитале... Каждым вылетом, каждым сбитым фашистским самолетом старался приблизить победу... Тысячу раз представлял себе этот день, огни салюта, сияющие лица однополчан, ощущение безграничной радости... И вот - победа. А он узнает о ней тридцать лет спустя!.. И нет вокруг никого из друзей. И ощущения радости нет, а только горькое чувство вины... Вины? А в чем его вина?!.
- Аспирин-то я тебе забыл дать. Э, братишка, да тебе, я смотрю, совсем худо. - Игорь выключил приемник, протянул Ивану таблетку и стакан с водой. - Держи-ка...
Зарудный машинально взял аспирин.
- Глотай, - скомандовал Игорь. - И на боковую. Сосни чуток. Проснешься, позавтракаем.
Иван проглотил таблетку, отдал стакан, лег, закинув руки за голову. Закрыл глаза.
Что теперь? Вопрос родился в сознании сам собой. И, как ни странно, вдруг само собой пришло спокойствие. Схлынуло нервное напряжение, стало легко и покойно, как бывает, когда возвращаешься домой после утомительно долгой поездки.
Домой... Иван обвел взглядом немудрящее убранство вагончика и усмехнулся. Прав стервец Руперт - непостижимое существо человек. В экспрессе все было в тысячу раз комфортабельнее: живи не хочу! Но там он чувствовал себя чужим, а здесь... Здесь он дома.
И дело даже не в том, что, судя по всему, отсюда рукой подать до Турткуля: тридцать лет срок не малый, все там наверняка изменилось.
Он поднялся и включил радио. Передавали старинный марш "Прощание славянки". Из кухни потянуло горячими шкварками.
- Вань! - позвал Игорь. - Ты яичницу как любишь, - глазунью или взболтать?
- Все равно. - Он похлопал по карманам комбинезона. Папирос не было.
- Как? - не расслышал Игорь.
Иван вышел в тамбур, полез в карман куртки.
- Все равно, говорю.
Дверь в кухню была открыта. Игорь во всю колдовал над сковородкой. Увидел Ивана, кивнул.
- Кури здесь. Тут кроме меня все смолят.
Кончил разбивать яйца на сковородку, убавил огонь. Обернулся.
- А куртка у тебя - блеск. Кожаная, на меху. Летаешь или технарь?
- Летаю.
- Понятно. - Он выключил конфорку под сковородкой. На второй конфорке поблескивал металлический чайник.
- А, ч-черт! Забыл совсем. Будь другом, слетай к мотоциклу, сумку принеси. Помидоры там, огурцы, зелень всякая.
Стол удался на славу. Салат из свежих помидоров и огурцов. Редиска. Гора зелени. Яичница-глазунья и нарезанный тонкими ломтиками копченый окорок.
- Собственного копчения, - похвастал Игорь. Достал из сумки четвертинку с изумрудно-зеленой этикеткой. Жидкость в бутылке была под стать этикетке, - светло-зеленая.
- "Шайкурай", - прочел Иван. - Это что?
- А шут ее знает, - признался Игорь. - Настойка какая-то. Я в этих делах не мастак. За День Победы.
Он налил по полрюмки и поставил бутылку на стол. Осторожно, двумя пальцами взялся за рюмку.
- Батя у меня с войны не вернулся. - Помолчал, глядя куда-то в окно внезапно посерьезневшими глазами. Вздохнул. Давай за него.
Наливка горчила. Наливка пахла дикой полынью, бескрайним степным привольем.
- Ешь, Ваня. Закусывай. Ветчину бери.
Смутное воспоминание шевельнулось в душе. На мгновенье стало тревожно и неуютно. И тут же прошло.
- Сам-то из каких краев будешь? - спросил Игорь.
- Из Турткуля.
- Надо же! Земляки.
Иван стиснул зубы и пристально вгляделся в лицо собеседника. Тот продолжал, ничего не замечая.
- И батя мой в Турткуле родился. Не в нынешнем, конечно. В том, который Дарья смыла.
Сомнения нарастали со скоростью катящегося с горы снежного кома. Вопрос рвался с губ, но он пересилил себя и промолчал.
- Отец еще до войны из Турткуля уехал. В летное училище. Там и женился. А как война началась, жену сюда отправил.
"Молчи, - приказал себе Иван. - Молчи и не строй догадок. Мало ли похожих судеб..."
- А в сорок четвертом похоронка пришла. Осенью. Это было как удар в солнечное сплетение: режущая боль, удушье и почти полная неспособность сделать вдох. - Игорь по-прежнему, не отрываясь, смотрел в окно.
- Мать после его смерти всего год протянула. В ноябре сорок пятого скончалась. А меня в детдом определили. Вот такие дела...