Страница 63 из 64
- Конечно, я все-таки отвечаю на звонки, хотя далеко не на все. Если бы я отвечал на все обращения, мне нельзя было бы ни есть, ни спать, ни просто жить.
Звонит не только телефон. Звонки раздаются и в дверь. Какое-то время я могу не подходить к двери, но потом не выдер живаю. А если открыл, не могу же я не впустить тех, кто стоят за порогом. И это надолго. Никто не может ни понять, ни поверить, как это трудно - прийти в определенное состояние, держаться в нем.
Конечно же, я устаю, очень. Мечтаю уехать куда-то, на месяц-другой, где никто бы меня не знал, где не было бы телефона... Бывают ситуации, когда для ясновидящего или целителя бегство действительно оказывается единственным выходом.
Как-то "Труд" опубликовал статью о целителе П. Д. Утвенко. Причем у автора и редакции хватило ума указать там полный его адрес. Что последовало за этим, можно предположить, но трудно себе представить. В небольшое украинское село хлынули сотни, тысячи со всей страны. Некоторые приехали на машинах. С немощными и болящими, которых привезли с собой. С детьми, при виде которых разрывалось сердце. Не мог, физически не мог их принять Петр Дементьевич. Как не мог сказать: "Вот тебя приму, а тебя нет, ты приезжай как-нибудь потом, через полгода, год". К тому же толпа есть толпа. Она одновременно и жаждет справедливости, но еще больше рада любому случаю, когда можно попрать ее. Кто-то пытается устанавливать очередь, вести номера, списки. Другие не признавали этого: важно не то, кто приехал раньше, а кому хуже, у кого серьезней болезнь.
Третьи устанавливали отдельные очереди для ветеранов, для инвалидов, отдельную для детей. И все это под открытым небом. Дождь ли, ночь ли. Что есть, где спать, с больными, с детьми? Единственный, хоть и жестокий выход был, - отправить всех по домам: Утвенко не принимает. Но никто не мог принять на себя этого. И никто не уезжал: я уеду, а вдруг он начнет лечить. Только через несколько дней местной власти пришла спасительная мысль - дать людям заполнять открытки со своим адресом. Когда очередь подойдет, их пригласят. Под такую, пусть слабую, но надежду, заполнив открытку, несчастные, замотанные и отчаявшиеся люди начали разъезжаться. Но на место их приезжали новые - из Сибири, из Казахстана. В первые же дни было собрано около двадцати тысяч открыток.
Сначала целитель надеялся отсидеться в осаде. Ворота и калитка были заперты, дом на замке. Но люди карабкались через забор, подсаживали детей. Барабанили в двери, облепляли окна. От этих сотен, тысяч отчаявшихся и потерявших надежду не было спасения и никуда невозможно было укрыться.
Целителю оставалось одно - скрыться, бежать из своего дома. Но где бы ни прятался он: у родных, у соседей, - через день-другой его находили. И вдруг он пропал. Нет деда, нет целителя. К тому времени волна стала спадать, люди начали разъезжаться. Утвенко же, никем не узнанный, лежал в это время в больнице, причем ради еще большей конспирации не под своей фамилией. Только когда все более или менее успокоилось, он смог вернуться домой. Но и тогда, чтобы не дать повода нахлынуть новым тысячам, он вынужден был не вести прием. Отказывать всем.
Я застал его именно в эти дни. Дорога, идущая мимо его дома, перегорожена бревном. У поворота и на самих воротах написано, что "Диду не принимает". На шоссе, ведущем к деревне, заметив машины с неместными номерами, ГАИ останавливает и заворачивает обратно: "Утвенко болен. Уехал. Не принимает".
Каково было людям, добиравшимся сюда, за тысячи километров, порой в последней надежде и на последние деньги? Но каково было и целителю при виде этой толпы страдающих и больных, помочь которым он был бессилен?
Мало кто из непричастных этому дару может понять, какой это крест.
- Когда мне нужно сказать близким, - говорит Корабельникова, - что человека, о котором пришли они узнать, нет в живых, произнести это мне почти так же тяжело, как им услышать мои слова. При этом есть еще пауза, когда я-то уже знаю тяжелую весть, а они еще нет, они еще надеются, ждут и смотрят на меня. И вот эту секундную, минутную паузу мне всякий раз нужно преодолеть. При этом просто сказать, что близкого человека нет, что нет и надежды, и оставить его в отчаянии и слезах нельзя. Я пытаюсь не то чтобы успокоить, а объяснить, что смерти нет.
Люди обычно не готовы к этому. Но сделать это всегда удается. Уходит на это не десять и не двадцать минут. Мать за это время не успокоишь. Приходится говорить и час и два. И таких стрессовых, шоковых ситуаций бывает у меня по несколько на день.
Я присутствовал, когда Балашов, взглянув на фотографию, должен был сказать родственнице, что того, о ком пришла она спросить, нет в живых. И я видел, как тяжело было ему сообщить это.
- Когда мне приходится быть человеком, несущим плохую весть, - говорит он, - лишать кого-то пусть слабенькой, пусть призрачной, но надежды, это всегда омрачает мне день. Я много раз мысленно возвращаюсь к ситуации. Привыкнуть к этому невозможно. А говорить такое, к сожалению, приходится часто. Ведь ко мне и таким, как я, приходят, когда все шансы уже исчерпаны, остается лишь вера в чудо. Чудо же происходит так редко... И так получается, что именно я оказываюсь человеком, которому выпало нанести этой вере последний удар. Не могу передать, как это бывает тяжело.
Не легче приходится и целителю, когда он ясновидчески видит, что человеку, который с надеждой пришел к нему, ни он, ни кто другой ничем помочь не сможет.
Правда, он не сообщает, понятно, несчастному того, что открылось ему. И этот груз, это бремя, которое собирается в нем и которое он должен носить в себе, день ото дня становится все больше.
Этот постоянный стресс, соседство с горем и злом и гибельные тупики духа, о котором бегло упомянул я, еще не самое печальное, не самое тяжкое, поджидающее избранника на пути, который он выбрал или который, скорее, сам избрал его.
Безусловно, те, кто приняли дар или лишь стоят перед таким выбором, понимают и чувствуют все это лучше, чем могли бы мы с вами. Не потому ли так упорно многие пытаются отказаться от шаманского дара? Не потому ли так избегают принять дар от умирающих колдунов и ведуний те, кого они часто и тщетно упрашивают сделать это?