Скитания ворона

Анатоль Петипа был для него постоянным раздражителем, но признаться себе в этом Нил никак не хотел. Хромой, отталкивающе некрасивый человек был при всем этом всегда душой общества. Петипа всегда знал все парижские новости и сплетни, непонятно было, откуда у него всегда свежая и очень точная информация. Он успевал бывать на премьерах, вернисажах, водил знакомства со звездами театральных и эстрадных подмостков. Последнее особенно ценилось среди девушек. Петипа приносил автографы и легко раздавал фанаткам, не прося ничего взамен. Свою фамилию он отрабатывал честно – не только не пропускал ни одной премьеры, но и часто помогал танцовщицам то деньгами, то связями. Нил как-то обмолвился, что его мать – солистка Кировского театра, и сразу авторитет его у Петипа заметно прибавился. Даже готовясь к занятиям, Нил ловил себя на мысли, что ведет внутренний спор с Анатолем. Порой лекции превращались в долгую дискуссию. Петипа был хорошо начитан, и по некоторым вопросам ловил преподавателя на недостаточно глубоком знании предмета. Это особенно раздражало Нила, советская высшая школа не научила его такому демократичному подходу к преподаванию. Часто спор так и не заканчивался в аудитории, и они продолжали его в привычной для Нила «Ротонде» за чашкой кофе или стаканчиком вина. Петипа не пил крепких напитков и не курил, аллергия на табачный дым у него была с детства, он и в непогоду предпочитал сидеть в открытых кафе. Его любили все: шикарно одетая элита и сомнительного вида личности находили какие-то дела с этим странным хромым. Нил никак не мог понять девчонок, которые вились вокруг урода и было заметно, что с некоторыми из них у него отношения более чем дружеские. Загадочные существа эти женщины…

Однажды Петипа заехал за какой-то книжкой к Нилу домой, и после кофе Нил обнаружил еще одно достоинство своего русского студента – Петипа прекрасно умел играть в шахматы, что и продемонстрировал хозяину, довольно красиво поставив мат. Рисунок Лиз, навечно поселившийся над диваном в гостиной, привлек его внимание.

– Неплохая работа для начинающего, – заметил он. – Но погрешностей в фигуре лошади много. Заметно, что художник не силен в анатомии этих прекрасных животных.

Нил кинулся на защиту милого сердцу предмета.

– Сам-то ты не рисуешь, критиковать можно все что угодно, – раздражался Нил.

– Нет, я не рисую, но лошадей, поверьте, знаю неплохо. В Нейи есть очень неплохой ипподром. Нил Романович, давайте съездим в воскресенье, уверен, вы получите большое удовольствие.

Нил как всегда хотел возразить, и как всегда согласился.

Пакет с компроматом на слушателей, подготовленный Нилом, был положен в пакет для передачи Ирине, но он все придумывал себе дела по дому, чтобы оттянуть встречу. Он даже забыл, что наврал Сесиль, будто идет на Мольера в «Комеди Франсэз».

– Что ты возишься? Ты опять хочешь опоздать? Это неприлично, тебя пригласили, дали контрамарку, а ты даже вовремя не способен прийти! – зудела она.

Нил почти бегом спустился по лестнице и направился по известному адресу.

Ира совсем не соответствовала его воспоминаниям. Джинсы и свитер, волосы, схваченные заколкой, зачесаны назад. Нил растерялся сразу. Целовать ее, или так в подобных случаях не делают? Все-таки прикоснулся щекой. Тон, каким его встретила Ира, сразу расставил все по своим местам.

– У меня мало времени, поэтому давай по-быстрому, я даже не успеваю сделать тебе кофе.

Она равнодушно взяла пакет и положила на туалет. Трудно было узнать в строгой девушке темпераментную, необузданную путану. Видеофильм первого свидания прокрутился в памяти со всеми подробностями. Нестерпимо захотелось опять увидеть ее тело и остаться. Нил стоял в дверях комнаты, той комнаты, где он был с ней, где они были вместе просто мужчиной и женщиной. Дикое желание вспыхнуло снова.

– Ну, что ты, Нил? Прямо вскипаешь на месте.

– Ириша, ну хоть полчаса, я просто умираю, ну сжалься над моими страданиями…

– Нет, дорогой – к жене, к жене и только туда. Не будем это обсуждать. Пока! Да, это тебе, – она протянула ему пухлый конверт с рекламой страховой компании, он был точно таким же, как и в прошлый раз. – И не советую обращаться в бюро добрых французских услуг.

Весна в Париже больше, чем весна. Даже запущенные пессимисты испытывают как минимум мышечную радость, не говоря уже о романтическом настрое всех нормальных, переживших слякотную зиму.

Нил был нормальным, поэтому великолепные погодные условия и цветение всего, что может только расцветать весной, вызвали у него невосприимчивость ко всем прошлым и будущим неприятностям.

Школа готовилась к завершению семестра и к приему новых слушателей, составленная Нилом программа будущего курса была давно утверждена, лекции закончились. Выпускники уже месяц как разъехались, а похмелье после выпускного вечера забылось без следа. Сесиль была, наоборот, загружена по горло. Научная деятельность и перспективы, которые ей нарисовал шеф, заставляли ее засиживаться в лаборатории допоздна.

По вечерам Нил пристрастился играть на бильярде, а компанию ему составлял доктор Вальме – высокий, худощавый, с козлиной бородкой, сильно смахивающий на карикатурного дядю Сэма. С этим остроумным, профессионально обходительным человеком Нилу всегда было легко. Но еще больше бильярда Нил полюбил бродить по вечернему городу.

Он уже неплохо знал Париж. Прогулки с Петипа открыли многие не публичные, но увлекательные уголки старинного «сердца Европы». Нил частенько забредал в весьма нереспектабельные местечки, где обитали клошары. Их почти русские лица и почти русские выражения, словно магнит, притягивали Нила.

Однажды он познакомился с аборигеном парижского дна. Это случилось еще зимой. Шел снег с дождем, но старик – а Нил был уверен, что это был старик, – такой же грязный и замерзший, как сопровождающая его собаченция, плелись по набережной. Старик был без зонта, он совершенно промок, но, казалось, погода его мало волновала. Он попросил Нила закурить, и Нил отдал ему начатую, но почти полную пачку «Голуаз». Как-то само собой они разговорились. И Нил прошагал за беседой до самой лачуги нового знакомого. Филипп оказался еще не старым мужиком. По дороге они зашли в кабачок, где пропустили по стаканчику, естественно, за счет Нила. Нилу было интересно слушать его неторопливую, живую речь, окрашенную необычными ругательствами, которыми он постоянно наделял свою верную псину. Она была всегда третьим собеседником в любом диалоге. Во всех своих речах Фил обращался за подтверждениями к своей Жажа. И та, подняв мордочку, выразительно смотрела на хозяина, поддерживая так его во всех спорах и не спорах.

После этой первой встречи, шагая по направлению к дому, Нил поймал себя на мысли, что завидует этому грязному, голодному, бездомному клошару, завидует его абсолютной свободе и в мыслях, и в поступках, и в любви.

Потом он долго не попадал в тот район возле моста Толбиак, но вспоминал эту встречу и корил себя, что никак не может выбраться навестить Фила и Жажа.

«Они тоже радуются весне, теперь им полегче станет, да и с ночлегом проблем не будет. Лето во Франции жаркое, а любая скамейка в парке – идеальная кровать в теплую ночь», – думал Нил. На вечер у него не было запланировано ничего важного, и он решил пройтись.

Ноги вынесли его на набережную Сены, он выпил кофе в любимом крохотном кафе на острове Сан-Луи, потом чесанул через Латинский Квартал, и вскоре уже шел по бульвару Распай.

Вечер был превосходен. В скверах цвели каштаны. Нил шел, насвистывая, складывая в уме письмо любимой, далекой Лиз. Он знал, что все равно никогда не напишет этого письма, не отправит его, потому что он не знает, где искать ее. Может быть, написать Гоше в Ленинград, попросить разыскать ее, все-таки, наверное, не так много в Академии Художеств студентов из Франции. Наверное, не стоит, скорее всего, Лиз давно сбежала от всех незавидных прелестей советского быта, а если и не сбежала, то вряд ли и вспомнит теперь, кто таков этот самый Нил, случайный попутчик, герой случайного романа. А если и вспомнит – захочет ли читать всю ту восторженную, влюбленную чушь, эти бездарные вирши, что так и роятся в голове?.. Между тем чувства телеграфом отстукивали строчку за строчкой. Очень сильно хотелось любить и быть рядом с любимой, драгоценной и нереальной сильфидой, которая мелькнула в его жизни и навсегда осталась в ней…