Избранник ворона

– Что ж, ты уже взрослый, поступай, как считаешь нужным, – отвечала обычно бабушка. Нил не сомневался, что она прекрасно знает, у кого он проведет эту ночь.

А с Линдой было хорошо, и не только в постели. Ему нравилось быть с ней рядом, разговаривать. Нравился сам строй ее мысли – конкретный, четкий, иногда парадоксальный в своей категоричности. Он постоянно ловил себя на том, что подхватывает ее интонации, ее словечки. Бессчетных ленинградских бабулек называет «жабульками», маленьких злобных собачонок – «закусками», одежду, особенно хорошую, фирменную – «прикидом». Ее оценки людей отличались однозначностью и нелицеприятностью. Для Линды мир, в принципе, делился на идиотов и сволочей, причем в каждой сволочи она находила изрядную долю идиотизма, а в каждом идиоте – сволочизма. Исключения делались для немногих, и Нилу было тепло и уютно оттого, что в этом избранном кругу нашлось место и для него. И еще Нил не слышал от нее ни одного худого слова в адрес его домашних, хотя и мать, и бабушка принимали ее, мягко говоря, без восторга. И он был благодарен ей за такую деликатность.

У него на Моховой она показывалась нечасто и исключительно по его инициативе. Обычно они забегали после университета, перекусывали на кухне и скоренько уединялись «позаниматься» – подальше от бабушкиных неласковых глаз. Благо, было куда – после смерти бабуленьки бабушкин рояль благополучно перекочевал обратно в ее комнату, туда же переместились и ученики, так что теперь бывшая гостиная оказалась целиком в распоряжении Нила. Их с Линдой занятия сводились, преимущественно к курению, слушанию музыки, невинным ласкам: присутствие бабушки за стенкой отбивало охоту к ласкам более капитальным, тем более что всего в четырех остановках отсюда было их укромное гнездышко, где можно предаваться всемубез каких-либо неудобств. Нил с гордостью демонстрировал Линде свою коллекцию пластинок, которые мать во время зарубежных поездок неизменно приобретала для него. Некоторые пластинки, изрядно заезженные и не особенно для него, ценные, они слушали прямо на его старенькой «Ригонде», другими же они только любовались, а музыку с них слушали в магнитофонной записи на приставке «Нота».

– Маг – это не то, – заявила Линда во время очередного визита. – Надо бы тебе аппаратуру поприличней завести, чтобы пласты не пилила и давала полный «хай-фай».

– Надо, – согласился Нил. – Да где ж ее взять?

– Где взять, где взять – купить! – шутливо проворчала Линда и проворно соскочила с его колен. – Славке, это приятель Ринго, он в комиссе на Апрашке работает, вчера сдали новенькую «филипсовскую» плату с усилителем. Электромагнитная головка, две щетки для снятия статика. Всего пятьсот пятьдесят. Славка, конечно, придержит, но недолго, дня два. А хорошие колонки можно потом за сотню прикупить.

– Но у меня нет таких денег, – растерянно сказал Нил. – На книжке четыре сотни, стипендию только со второго семестра дать обещают, а у тебя я все равно не возьму.

– А я тебе и не предлагаю. У умных людей не должно быть финансовых проблем... Слушай, ты мне доверяешь?

– Конечно.

Нил даже покраснел от мысли, что она могла усомниться в его полном доверии.

– Тогда так.

Она решительно подошла к полке с пластинками, принялась снимать их и раскладывать на две кучки на столе.

– Ты что делаешь? – озадаченно спросил Нил.

– Помолчи! – неожиданно резко отозвалась Линда. – Я же говорю, все классно будет. Через два дня получишь свои диски и кое-что в придачу. Мешочек есть?

Нил принес с кухни плотный полиэтиленовый пакет и с тоской глядел, как она запихивает в него самые лучшие его пластинки. «Битлз», Сантану, «Роллинг Стоунз», Эмерсона, Эрика Бёрдена...

Он молча проводил ее до дома на Четвертой Советской, у дверей молча достал из спортивной сумки драгоценный пакет и вручил ей, молча кивнул и отвернулся. Подниматься к ней он не стал, ушел, не попрощавшись, и всю ночь ворочался без сна, предаваясь тяжелым, нехорошим мыслям. На другой день он искал ее на факультете, но она не появилась. И через день тоже...

Он пришел домой чернее тучи и, не разуваясь, бухнулся на диван. Потом встал, остервенело зарылся в жалкие остатки своей коллекции, извлек почему-то забракованный Линдой «Soft Parade», самый мрачный альбом группы «Дорз», и без того не отличающейся веселостью, небрежно вытащил, хватаясь пальцами прямо за черную блестящую поверхность диска, с маху водрузил на «Ригонду» и, не глядя, припечатал пластинку гнилым советским тонармом с видавшей виды корундовой иглой. В динамике раздался омерзительный скрежет. Не один уважающий себя меломан не поступает так даже с дубовыми дисками фирмы «Мелодия», но Нилу было плевать. Все равно коллекции конец. По Линдиной классификации он, разумеется, идиот, окончательный и бесповоротный. Да и по любой другой тоже... То есть, он, конечно же, любит Линду, без колебаний отдаст за нее жизнь... Но пластинки...

Инфернальный смех Джима Моррисона стучал в голове издевательским эхом...

Прохладная рука легла ему на лоб, и звонкий веселый голос ехидно осведомился:

– Лежишь?

Он встрепенулся, протер глаза, не вполне им веря.

– Поднимайся быстренько! – скомандовала Линда.

– Поехали!

– Куда?

– Хорошенький вопрос! Сначала в твою сберкассу, потом на Апрашку. Славка ждать не будет.

– То есть, ты?..

Она победно вытянула вперед обе руки. В одной он увидел пакет со своими пластинками, в другой – несколько крупных купюр.

– Наше государство – полные идиоты! – убежденно заявила Линда, поставив на стол пустую рюмку. – Платят пенсии всяким ископаемым, рептилиям, которые не живут уже, а только небо коптят. Вот я бы давала пенсию как раз молодым, нам же еще жить охота, того охота, сего охота... Но от них, козлов, дождешься, как же, они дадут!

– Потом догонят и еще дадут! – подхватила Катя, подружка Ринго, крупная немногословная брюнетка, и заржала своим неподражаемым «ослиным» смехом, от которого Нила в очередной раз передернуло.

– Но если платить пенсию молодым, на стариков не останется, – попробовал возразить он.

– Ну и пусть, кому оно нужно, это старичье?! – хмыкнула Линда.

– Сама ведь когда-нибудь состаришься.

– Во-первых, это будет еще не скоро, если вообще будет, а во-вторых, я уж как-нибудь сумею подкопить на безбедную старость – и твою, кстати, тоже.

– Мерси. Однако не все же такие умные.

– Неумных пусть дети содержат, в наказание. А государство, чем пенсии платить, лучше бы открыло в каждом городе центры эвтаназии.

– Какие центры? – не понял Нил.

– Эвтаназии. Безболезненного умерщвления. Ну, как больных и старых животных усыпляют.

– Током, что ли?

– Не обязательно. Лучше химию какую-нибудь. Наркотик с ядом. Глотнет старичок – и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый. А если перед этим еще организовать бедолагам недельку-другую райской жизни, уверяю тебя, отбоя бы от желающих не было.

– Ага, а жилплощадь и сбережения отдать молодым, – мечтательно проговорила Катя.

Нил рассмеялся, похоже, он принял эти слова за шутку.

– А вы, тетки, не только жестокие садистки, но и халявщицы бессовестные!

– Зато нежные и обаятельные! – улыбнулась в ответ Катя.

Они сидели в Линдиной комнате, обмывая удачную покупку. Сам агрегат, опробованный и всецело одобренный, стоял в углу – Нил не решился привезти его домой, а то пришлось бы объяснять бабушке, на какие шиши куплено. Ринго с девушками угощались армянским коньяком и сухим винишком, для Нила были закуплены роскошные фрукты: персики, прозрачные сочные груши, грозди крупного янтарного винограда.

– А что делать? – Линда развела руки. – Если уж государству плевать на наши потребности, приходится самим заниматься их удовлетворением. И главное, многого-то не надо. Зима вот надвигается... Мне Славка сапожки австрийские отложил – закачаешься! А на Горьковской шубка висит как раз под эти сапожки. – Она посмотрела на Нила, Нил тоже посмотрел на нее, но ничего не сказал. – Ладно, лично я хочу кофе. Кать, пойдем заварим...