Страница 38 из 94
Позднее, в студенческие годы, открыв для себя иные музыкальные ориентиры, Нил как-то в веселую минутку сочинил песенку а-ля Вертинский, и очень пафосно, со всеми характерными для прославленного шансонье приемами, исполнял ее на разных капустниках и вечеринках. Народу нравилось...
Он взял несколько аккордов и запел:
На пустом Петропавловском пляже
Ветер волны терзал, как струну.
Вы прошли не заметив и даже
Не взглянули в мою сторону...
– Если бы я знала, что ты еще и поешь, то непременно взглянула бы и не раз, – тихо проговорил кто-то.
Нил поднял взгляд и застыл в изумлении... Нет, это невозможно, никак невозможно... Хотя... Если здесь мог оказаться еще кто-то из того, нижнего мира, то именно она, только она...
– Что ж ты замолчал, Нилушка? Так пел хорошо.
И как к лицу ей эта зеленая хламида...
– Просто неожиданно очень. Ты здесь...
– Добро пожаловать в Занаду! – с ослепительной улыбкой произнесла Таня Захаржевская.
– Занаду?
– Храм земных утех, построенный одним монгольским мечтателем и описанный мечтателем английским. Но поскольку оба были опиофагами... Ладно, ты играй...
А луна так изысканно-нежно
Отдавалась бегущей волне,
Одиночество было безбрежным
В безнадежной моей стороне...
Нил вздрогнул. Необъяснимое ощущение переполняло его. Словно бы он одновременно находился в двух точках пространства-времени. Он же в кресле у раскрытого окна весенней ночью восемьдесят второго, он же рядом с нею, с Татьяной небесною, в Бог весть каком Занаду, в году неизвестно каком... Нет, не в двух точках, а в трех, потому что на двойную картину накладывалось, невидимо, но явственно – его несут, держа за руки, за ноги, куда-то кладут, встряхивая, зачем-то расстегивают брюки... Октябрь семьдесят третьего... Нет, не так. Рано! Еще, еще!..
Он слегка надавил на веки, силясь вернуть себя в пласт видения... Но тамошние предметы налились прозрачностью и зыбкостью. Белая клавиша продавилась под его пальцем, будто мягкий пластилин. Вновь перед глазами предательски близко замаячил край белой больничной занавески...
– Побудь еще... – прошелестела она призрачным голосом.
– Я хочу, но не могу, оно само ускользает...
– Ты здесь! – твердо приказала Татьяна. – Возьми мою руку, ощути ее тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай о том, что осталось там, за порогом.... Теперь выдохни и сразу затянись, вот...
Прозрачная сигарета, которую она поднесла к его губам, обрела относительную материальность лишь на третьей затяжке. Поверхность клавиши стала ровной и твердой.
– Ну вот, – с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее белых пальцев и заглянул в ее золотистые, искрящиеся смехом глаза. – Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот вкус. Совсем недавно.
– Верджил в столовке оставил, а я подобрала. – Она показала ему пачку с кабаньей головой. – Спой еще чего-нибудь, пожалуйста.
– Что? Свое или чужое?
– Свое, разумеется.
– Да у меня все такое... не очень соответствующее этому месту. Как бы опять назад не утянуло.
– Тогда давай мое. Посвящение нашему «Сладкому дому».
– Но я же не знаю...
Она усмехнулась и щелкнула пальцами.
– Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу.
И действительно, даже не успев удивиться, он без малейших колебаний отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал:
Снова под балконом с серенадой
Я стою в своем плаще старинном,
И свежей глотка амонтильядо
Сень дубрав, где зреют апельсины.
В ночь бежим, где трепетные звуки
Изольются в пламенном фанданго,
Где струятся пламенные звуки,
А река струится соком манго.
Она чуть наклонила голову и подхватила – чисто, звонко, весело:
Перебор гитары шестиструнной
Растревожил душу девы юной.
Голос твой, Диего, меня манит вдаль,
Как в топленом сахаре миндаль...
В искрометном географически-гастрономическом дивертисменте они пробежались по странам и континентам, и каждому куплету вторили сильные, отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения – французский шартрез, венский апфель-штрудель, вязкая греческая халва и рассыпчатый тульский пряник с терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса.
Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился – он даже не заметил, что во время их номера музыкальный салон наполнился народом. Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах, на диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля.
– Забойно, браток! – выразил общее мнение высокий стройный негр в красно-желто-зеленом балахоне и с немыслимо сложной системой косичек на голове. – Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. – Он похлопал Нила по плечу. – Еще что-нибудь сбацаешь?
– Попозже. Устал немножко.
– Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей?
Он уселся на освобожденный Нилом табурет и ловко, сноровисто заиграл небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт.
Не привлекая к себе внимания, Татьяна отошла от рояля, неспешно приблизилась к дверям в столовую. Нил тем же манером последовал за ней. Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди.
– Там, в нижнем мире...
– Он не нижний, – мягко поправила она, не отнимая руки. – Он просто обыкновенный.
– Хорошо. Там, в обыкновенном мире, рядом с тобой я смешон, жалок, недостоин твоей благосклонности...
Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и Нил поспешно заглотил остаток фразы.
Она молчала и с улыбкой смотрела на него.
– А здесь? Здесь и сейчас... Скажи мне, здесь ведь все иначе?
– Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким... Но ты прав – здесь все иначе.
– Что же, выходит, я могу надеяться?..
– Возможно все. – Она пожала плечами.
– Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее губы. Она чуть отвела лицо, подставив щеку.
– Сейчас – это где, милый? – услышал он ее шепот. – Здесь – это когда?.. Мир Занаду закружился и поплыл, истончаясь...
– Постой... – прохрипел он.
– Охотница твое согреет ложе... Она ждет, Антиной... Ступай...
VI
(Ленинград, 1982)
Нил отпрянул от окна, тряся головой. Что это было, Господи, что это было? Капризное воскрешение дурманного видения более чем восьмилетней давности? Или лукавая подстановка, отыгранная расшалившимся подсознанием? Доводилось же и прежде видеть яркие сны, уноситься в мечтах... Но чтобы так далеко, так ярко, так вещественно?! Тотально! Органолептически истинно! Видел, слышал, вкушал и обонял. Еще стоит во рту вкус Верджиловой сигареты... И все же – зов прошлого или сигнал из будущего?..
– Я молод, здоров и свободен, – шептал Нил Баренцев, вглядываясь в тусклое раннее утро. – Я молод, здоров и... Но буду свободен! Хочу быть свободным, черт побери!
Но память отпускать не спешила... Антиной... Анти-Ной, поленившийся построить ковчег и теперь утопающий в безбрежном океане памяти...