Белая ночь

Ждать ее Женька не мог.

Он сам ничего не успевал. В пять ему надо было уже бежать на работу. Приходил он домой в девять. Оставалось только четыре свободных дня. А вопросов к экзаменам было море. Иногда он впадал в панику, перечитывая их и понимая, что не то, что ответов не знает, но и не понимает, о чем идет речь в вопросах. Этот учебный год промелькнул для него незаметно. А вот так, после всего хорошего, что подарила ему судьба, взять и провалиться на выпускных экзаменах он позволить себе не мог.

Она вошла в класс со звонком. Женьке пришлось подавить в себе неожиданное мерзкое чувство отчаянного страха. Страха, что он может ее потерять. Что она покатится в свою новую институтскую жизнь и даже ждать ее за углом у него не будет никакой возможности, а может быть, и права. И как же тогда жить? Ради кого совершать поступки и преодолевать свои собственные слабости?

Прикрывшись от всех ладонью, он смотрел на нее. На ее точеный профиль и выбившуюся из хвоста волнистую прядь волос. Он вынул из тетрадки промокашку и попробовал зарисовать эту красоту на память. Но чернила сразу же начали расплываться. И уже в следующую секунду получившийся образ превратился в синего причудливого червяка.

После уроков он ждал ее напрасно. Из-за своей телефонной будки ему было прекрасно видно как она вышла. Он успел обрадоваться. И с блаженной улыбкой прислонился спиной к стене. Но она из-за угла так и не появилась. А когда он не выдержал и выглянул опять, то увидел, что идет она не к нему, а совершенно в противоположную сторону. А рядом с ней, что-то объясняя и нагло улыбаясь, тащится Акентьев.

Он отработал без всякого энтузиазма. Радовало только то, что Наташа сегодня была выходная. И все же в подсобку он заходил с неприятным чувством. И уже перед уходом опять заглянул к Пригарину.

— А-а-а, это ты, братишка. Ну что? Заболтал тебя старик тогда совсем? Случилось у тебя что? спросил Тимофей, глядя с прищуром в Женькино лицо.

— Да так… Ничего, — не стал разоряться перед незнакомым человеком Невский.

— А я все на привязи сижу. — Тимофей кивнул головой на ненавистную капельницу. — Вот ведь вынешь эту иголку из вены, и все. Как Кощей Бессмертный. Смерть на кончике иглы.

И что это за жизнь, скажи ты мне на милость?!

Устал я от этих больниц. И домой возвращаться незачем. Опять приступа ждать. Опять кто-то вызовет скорую, и меня опять повезут в больницу. А я иногда думаю — лучше бы скорая не успела. И знаешь почему? Потому что я устал от этих чудовищных болей в сердце и страха смерти. Мне суждено было умереть давно.

И надо было дать мне эту возможность.

— Ну, не со зла же ведь вас спасают, правда?..

— Знаешь, семи смертям не бывать, одной не миновать. А я уже столько раз одну ее миную. Да получается, что умираю каждый раз заново. А ты представь, у кого-то судьба — под машиной погибнуть. Он попадает под нее — а его вынимают. Переломы, травмы, боль. Выписали — а он опять под машину — раз! Ну, судьба у него такая. А его опять тянут спасать. И опять ему надо всю эту боль вытерпеть. А он-то понимает, что выйдет из больницы и опять под нее, под эту машину, попадет. И вот он не хочет больше. Ты меня понимаешь?

— Но ведь в жизни так не бывает. Что ж тогда, вообще никого не лечить? Все на судьбу валить?

— Нет. Но если человек про себя сам знает, что пора, надо отпустить. Разве гуманнее мучить?

— Не знаю. — Женька прекрасно все понимал.

И боялся, что Пригарин сейчас почувствует слабину и начнет у него просить о невозможном. А если это просто настроение такое? А завтра захочется жить? Что тогда?.. Вы обещали дорассказать про город! — напомнил он.

И замер, ожидая напряженно ответ — вдруг Пригарин все уже забыл!

Нет оказалось, не забыл. Женька вздохнул с облегчением. Во-первых, потому что Пригарин теперь уже определенно ни о чем криминальном не попросит. Инфарктник взбил подушку и устроился поудобнее, собираясь продолжить рассказ. И еще потому вздохнул, что боялся не услышать эти странные откровения, которые прочий медперсонал называл бредом. Бред, родственное слово — «бередить». Вередили душу Невскому рассказы Пригарина. Будто было в них что-то, что перекликалось с его собственной жизнью, только вот что именно —; он пока и сам не понимал.

— На чем я кончил-то тогда? — спросил Пригарин.

Жене показалось, что это было лишь проверкой. Помнит Пригарин все прекрасно — и чем начал и чем кончил.

— Насчет магической защиты… — сказал он.

— Да, — глаза больного вспыхнули, — город наш весь пронизан магическими символами.

Еще Петр задумал создать силовой канал между Адмиралтейством и Александро-Невским монастырем. То был первый этап плана, связанного с будущей трехлучевой композицией, но некие силы с самого начала препятствовали его осуществлению. Дороги, которые вели одновременно от монастыря и от верфи, не встретились, и на линии образовался излом. Еропкин пытался воплотить в жизнь и довести до совершенства трехлучевую композицию. Но за свое упорство поплатился жизнью. Невский так и остался с изломом.

Ну, а после смерти Петра его изображениям надлежало воплотить в себе целлы хранителей города — альдогов. Первая конная статуя Петра, спроектированная еще при его жизни, имела более чем сложную судьбу. Вокруг нее велась тайная борьба. Почему это, интересно, монумент Растрелли чуть ли не полвека проторчал по сараям? Это и сейчас непонятно. А сын скульптора мечтал установить статую на Дворцовой площади, но так и не добился в этом успеха. Не осуществился и другой его грандиозный замысел — сооружение 140-метровой колокольни Смольного собора. Да и сам собор стоял недостроенным примерно столько же времени, сколько прятался по сараям конный Петр. Настораживает схожесть судеб творений отца и сына.

Особенно, если учесть, что кончина Растрелли окутана тайной и даже место его погребения неизвестно.

Медный Всадник, вообще, замышлялся как главный охранительный знак города — но замысел не осуществился. О том легенд полно. Да и у Александра Сергеевича тож… Попранная копытом змея осталась недодавленной и при всякой попытке действия способна оплести ноги вздыбившегося коня. Что и делает, когда никто не видит. Кстати, с приходом к власти большевиков изо всей городской монументальной скульптуры более всего пострадали именно изображения Петра. Семь из девятнадцати! Эти цифры мало кто знает.