Страница 99 из 102
Мессинг читал стихи глуховатым ровным голосом, потом посмотрел на Аиду Михайловну. Она лежала с закрытыми глазами.
– Ты спишь, Аида?
– Нет... Помнишь, в сорок втором на Новый год нам подарили маленькую баночку черной икры?
– Помню, конечно... а что такое? Тебе захотелось икры?
– Нет, нет, Вольф, я просто вспомнила... читай дальше... замечательные стихи. А как твои ноги, болят?
– Немного...
– Ты шерстяные носки надеваешь?
– Конечно. Вот, посмотри, если не веришь. – Он поднял ногу в тапочке, задрал брючину.
Аида Михайловна приподняла голову, удостоверилась и сказала:
– Тебе обязательно надо показаться Николаю Федоровичу. С ногами шутить нельзя, Вольф, – она вытерла испарину со лба и вновь закрыла глаза.
– Так читать или не надо? – спросил Мессинг.
– Читай... Да, Вольфушка, давно хотела тебе сказать – ты меня в больницу не отдавай, – неожиданно проговорила Аида Михайловна. – Операция бесполезна, так я лучше дома...
– Откуда ты знаешь, Аида. Сергей Михайлович говорил...
– Я знаю, – властно перебила Аида Михайловна. – И я хочу умереть дома...
– Что ты говоришь, Аида...
– Не надо, Вольф. Лучше читай...
Он сошел с троллейбуса и медленно, прихрамывая, двинулся вниз по улице Горького... По тротуару густо текли прохожие... толкались, обгоняли друг друга и почти не смотрели по сторонам. Яркими огнями светились витрины магазинов. Мессинг медленно дошел до Елисеевского, с трудом открыл тяжеленную дверь.
В гастрономе – огромное количество прилавков и к каждому тянулись очереди покупателей. Стоял слитный гул голосов и шарканья ног по мраморным плитам. Ослепительно сияли хрустальные люстры на высоком потолке с красочной лепниной. Мессинг медленно подошел к гастрономической витрине. За стеклом теснились рыбные деликатесы – осетрина и скумбрия горячего и холодного копчения, балык, пирамидки консервных банок – печень трески, частик в масле и томатном соусе, шпроты. Отдельно располагалась пирамида больших и маленьких банок с черной икрой.
Вольф Григорьевич встал в очередь и медленно двигался к продавцу, продолжая смотреть на банки с черной икрой. Потом достал из кармана пиджака несколько сложенных пополам мелких денежных купюр, поморщился и убрал деньги обратно в карман.
Наконец подошла его очередь, и продавщица вопросительно посмотрела на Мессинга. Обычная женщина – средних лет в темном крепдешиновом платье с вырезом и белом переднике поверх платья. Мессинг внимательно взглянул ей в глаза, словно притягивая к себе. Женщина взяла с витрины две банки черной икры, завернула их в бумагу, потом взяла батон колбасы, потом большой кусок балыка, тоже завернула, потом отрезала большой кусок ветчины, отмотала связку сарделек, сложила в пакет несколько банок печени трески и пару банок шпрот. Гору свертков она придвинула поближе к Мессингу, глядя на него и не говоря ни слова. Тот достал из кармана пиджака сетчатую авоську, положил в нее свертки и медленно пошел от прилавка, мгновенно растворившись в толпе покупателей.
Вольф Григорьевич продвигался к дверям гастронома, ссутулившись и глядя перед собой остановившимися глазами. Вдруг резко повернулся и пошел обратно, сталкиваясь с идущими навстречу людьми. Он вернулся к прилавку, плечом отодвинул очередного покупателя и выложил из сетки два свертка – балык и колбасу. Так же быстро отошел от прилавка и стал энергично пробираться сквозь толпу, к дверям.
Продавщица растерянно смотрела на свертки с продуктами...
Когда он вышел из магазина, как раз подошел троллейбус, и Мессинг ринулся в толпу у остановки, пробиваясь к задним дверям...
...Он ворвался в квартиру, прошел, прихрамывая, на кухню, достал из кухонного стола нож-открывалку и осторожно вскрыл стеклянную баночку икры. Потом отрезал два ломтя от батона и стал аккуратно намазывать на хлеб толстый слой черной икры. Положил бутерброды на маленькую тарелочку и пошел в спальню.
Аида Михайловна спала, лежа на спине, и лицо ее было спокойным. Мессинг поставил тарелочку на тумбочку рядом с кроватью, сел на стул и взял в руки томик Ахматовой. Но не читать не стал, а сидел и смотрел на спящую жену... На тарелочке чернели два бутерброда с икрой...
Москва, лето 1960 года
Врач Сергей Михайлович и Мессинг негромко разговаривали на кухне. На столе, сервированном сиротливо, по-мужски, – поджаренная картошка с колбасой и бутылка водки, уже наполовину пустая.
– Я тебе, Вольф Григорьевич, кто есть?
– Ну-у... ты-ы... – задумавшись, тянул Мессинг и раскачивал головой над столом.
– Именно! Я – лучший онколог в нашей стране. – Врач назидательно поднял вверх палец.
– Бери выше... – мотнул головой Мессинг.
– Хочешь – бери выше, – согласился Сергей Михайлович. – Только я тебе совершенно авторитетно говорю – с такой онкологией живут долго... бывает, и больше десяти лет живут... так что, дорогой мой, рано ты отчаиваешься, рано... давай еще по одной, – врач посмотрел на часы. – А то за мной скоро машина придет.
– А ты напрасно мне баки забиваешь или горбатого лепишь, уж не знаю, что тебе больше подходит?.. – спокойно сказал Мессинг, разливая водку по рюмкам.
– Что-что? – нахмурился Сергей Михайлович. – Откуда у тебя этот позорный жаргон, как у фраера, который трется вокруг честных воров?
– От тебя набрался... – усмехнулся Мессинг.
Сергей Михайлович рассмеялся, потом сразу посерьезнел и взял рюмку:
– Я сейчас серьезно говорю, Вольф Григорьевич, с такой опухолью живут по много лет... Приезжай, в больнице я тебе покажу истории болезней...
– Ты забываешь, с кем ты имеешь дело, Сергей Михайлович. Я хоть теперь и не выступаю, но я – по-прежнему Вольф Мессинг. И меня надуть нельзя... – Он посмотрел на врача страшными черными глазами. – Она умрет 2 августа, в шесть часов вечера...
Врач вздрогнул, и водка из рюмки расплескалась на стол. Он медленно поставил рюмку, пробормотал, уведя взгляд в сторону:
– Извини, я действительно все время забываю, с кем имею дело... Хотя, случается, что и живут довольно долго. И подобные истории болезней у меня действительно есть...
– Не надо, Сергей Михайлович, – сморщился Мессинг. – Давай лучше выпьем и помолчим... Ятебе страшно благодарен, что ты приезжаешь и торчишь тут со мной целые вечера...
Он смотрел на лежащую в кровати Аиду Михайловну, на ее мертвенно-бледное лицо, закрытые глаза, и вдруг вновь молния осветила память. Мессинг вздрогнул и медленно согнулся на стуле, опустил голову, потер пальцами виски и тихо застонал.
...А коварная память услужливо высветила лицо Лауры, дочки аргентинского миллионера-скотопромышленника сеньора Ферейры... Они с Лаурой ушли далеко в саванну, и высокая трава почти по пояс закрывала их. Они держали в руках бокалы с вином и смотрели друг на друга...
– Вы умеете видеть сквозь время... свое будущее вы тоже видите?
– Никогда не думаю о своем будущем, – он встретил ее взгляд. – Не получается.
– И что же вы могли бы сказать о моем будущем?
– Нет, Лаура, нет... – твердо выговорил Мессинг. – Я не буду говорить о вашем будущем. Не могу. Я ничего не вижу. – И Мессинг повернулся, медленно пошел обратно к столам, где громко переговаривались и смеялись участники пикника.
Лаура смотрела ему вслед, и слезы туманили ее взгляд. Тонкие длинные пальцы с силой стиснули бокал, и стекло лопнуло, осколки врезались в руку, выступила и потекла кровь. Но Лаура, не чувствуя боли, продолжала глядеть в спину уходящему Мессингу.
И вдруг он повернулся и пошел обратно к Лауре. И она ждала его, смотрела расширившимися глазами, блестевшими от слез счастья. Мессинг подошел и обнял ее, прижал к себе и стал целовать в губы. Ее окровавленные руки обвили его шею, пальцы коснулись щеки, оставляя кровавый след...
...Мессинг застонал глухо, встал и вышел из спальни. Он сел в темной кухне, сгорбился, уперев локти в колени и тихо заплакал, стиснув голову ладонями.
...А память вновь ярко осветила те давно ушедшие времена... Он знал, что спит в спальне у себя в гостиничном номере, и одновременно отчетливо видел Лауру... Вот она приезжает в автомобиле в свой замок... вот поднимается по широкой лестнице, и ее встречает отец, что-то говорит ей, но Лаура его не слушает... Она рукой отстраняет отца, проходит мимо горничной, мимо двух слуг в белых куртках и идет по широкому холлу... Вот она входит в свою спальню... Огромная кровать под широким шелковым балдахином, смятая простыня лежит на полу...