Звезда на волнах

Один был несомненный китаец, пожилой, упитанный и золотозубый, в чистой полосатой пижаме. Второй внешностью ничем не отличался от собравшихся, но был опять-таки поупитаннее, гораздо старше, держался с неким спокойным превосходством, саронг на нем был безукоризненно чистым, из разноцветной ткани. "Вот оно, местное руководство, - подумал Мазур настороженно. - Прямо-таки первый секретарь, право слово, номенклатура везде одинакова..."

И остался сидеть в прежней позе - не честь же отдавать, прикладывая руку к пустой голове?

Сидевшие проворно подвинулись, освобождая пожилому место на толстом поваленном стволе, отшлифованном ветром и временем. Тот величаво уселся, не глядя, взял из чьих-то пальцев почтительно протянутую сигарету и принялся разглядывать Мазура - опять-таки без враждебности и недоброжелательства, скорее уж с видом рачительного хозяина, прикидывающего, какое применение можно будет найти неожиданной находке и выйдет ли от нее польза. "Ну, ничего, - подумал Мазур. - Главное, не сожрут. И не видать поблизости ни пиратов, ни шпионов. Выкарабкаемся..."

- Как тебя зовут, белый? - спросил пожилой по-английски.

Собственно говоря, звучало это совершенно иначе. "Какое имя тебе принадлежать, белый-парень-человек?" Примерно так. Это и был знаменитый пиджин-инглиш, примитивный вариант английского, очень распространенный в здешних местах, где процветали десятки, если не сотни разнообразнейших языков и наречий, и на пиджине, Мазур помнил, даже издавалось несколько газет в разных странах.

Подумав, он ответил, стараясь изъясняться попроще:

- Меня смыло с корабля. Меня зовут... Джим Хокинс.

Вряд ли хоть кто-то из присутствовавших здесь туземцев читал бессмертный роман Стивенсона или вообще умел читать. Китаец разве что, хотя кто его знает... Китаец - это легонькая заноза. Тот самый мазок, что портит картину. Их здесь тысячи, на тысячах островов, таких вот китайцев, хуацяо, как их еще называют, торговец, ростовщик, коммивояжер и бог знает кто еще в одном лице - и любой из них, памятуя инструктаж, может работать на пекинскую разведку, а если не на пекинскую, то на тайваньскую непременно... Ладно, авось обойдется, в чем можно заподозрить морячка, случайно смытого волной с проходящего судна?

- Ты плыл на корабле, Джимхокинс? - невозмутимо осведомился пожилой.

- Ну да, - сказал Мазур. - Когда начался шторм, меня смыло за борт. Еле выплыл.

- Ты хорошо плыл, - одобрительно кивнул пожилой. - Даже сам на берег почти выполз. Я смотрю, ты сильный парень... Мазур чуточку обеспокоился - нет, вроде бы ни один из инструкторов не упоминал о привычке местных обращать в рабство таких вот случайных путников.

- Меня зовут Абдаллах, - сообщил пожилой.

- Ты здесь вождь? - поинтересовался Мазур.

- Вожди бывают только у дикарей, - с достоинством ответил старина Абдаллах. Если он и был обижен, то не показал этого. - У нас культурная страна. Цивилизованная. Я - староста острова. Всего острова, - значительно добавил он, подняв палец. - Какая твоя вера?

Помедлив, Мазур признался:

- Да знаешь ли, никакой.

- Это плохо - совсем без веры, - сказал Абдаллах с непроницаемым видом. Мы - мусульмане. Ты уважаешь мусульманскую веру?

- Уважаю, - сказал Мазур, решив, что с него не убудет. - Пророк Мохаммед, да святится имя его, был почтенным человеком.

На пиджине это, конечно, звучало не столь красиво и гладко. Скорее уж так: "Этот парень-человек, имя которому быть Мохаммед, имя ему принадлежать-быть святое, был очень-крепко уважаемый..."

Однако господину старосте вполне этого хватало. Он расплылся в дружелюбной улыбке, спросил:

- Может быть, ты знаешь, и как молиться?

- Нет, к сожалению, - быстро ответил Мазур.

"Уж столько-то я о вас, мусульманах, знаю, - подумал он трезво. Брякнешь "Ля илля иль Алла, Мохаммед расуль Алла" - и ты уже мусульманин, поскольку при свидетелях прозвучало. А где мусульманство, там и обрезание... Не дождетесь!"

- Хорошо, Джимхокинс, - кивнул староста. - Ты вроде бы неплохой человек. Значит, моряк?

- Ага, - сказал Мазур.

- Пойдем ко мне в дом, - неожиданно предложил староста, вставая. Поговорим, как приличные люди.

- А это ничего, что я... - сказал Мазур, обеими руками указав на свою откровенную наготу.

Староста что-то громко приказал - и ближайший туземец, шустро сдернув с плеч саронг, протянул его Мазуру. Встав и немного подумав, Мазур обернул синюю ткань вокруг бедер на манер юбки - и по здешним меркам был отныне одет вполне прилично. Абдаллах с непререкаемым видом произнес несколько фраз и двинулся вперед. Все остальные остались на месте, хотя по лицам было видно, как им хочется и дальше общаться с заезжим странником.

Они бок о бок шагали по деревне. Любопытно таращились голые детишки, побрехивали тощие собаки.

По шаткой бамбуковой лестнице поднялись в хижину на сваях - столь же хлипкую на взгляд привыкшего к рубленым избам русского человека, но отличавшуюся от остальных известной добротностью. Пожалуй, именно так и должно выглядеть жилище здешнего первого секретаря - крыша без единой прорехи, крепко сколоченный бамбуковый пол, вместо циновок - яркие хлопчатобумажные коврики, начищенная керосиновая лампа в углу, старенький японский транзистор, алюминиевая посуда на низком ящике в углу.

"Ох ты! - восхищенно подумал Мазур, откровенно разглядывая возившуюся у ностальгического примуса девушку. - Есть женщины в здешних селеньях..."

Она была чертовски симпатичная и ничуть не напоминала женщину первобытного племени - в синем саронге и белой блузке с квадратным вырезом, позволявшим не так уж мало разглядеть, с пышными, ухоженными черными волосами, спускавшимися ниже пояса. Зубки, улыбка, ресницы...

Спохватившись - вдруг он ненароком оскорбил какие-то местные обычаи? Мазур поспешил отвернуться. Однако девушка, вовсе не походившая на гаремную затворницу, сама разглядывала его без малейшего стеснения.

- Дочка, - сказал староста, устраиваясь на груде подушек. - Жена у меня давно умерла, ребенок почти и не воспитывался...

"Да уж, - подумал Мазур, неловко ворочаясь в куче подушек. - Взгляд у этого взрослого ребеночка довольно откровенный, никакой тебе патриархальной робости перед белым..."