Завещание ворона

Доктор был занят своим компьютером.

Он стучал по клавиатуре, озабоченно пялил лицо в монитор, снова стучал по клавиатуре, снова пялился в экран, и так продолжалось очень и очень долго. Минут десять, а то, может, и все пятнадцать.

Наконец, открыв какой-то дежурный файл, чернокожий док спросил:

— Вы мистер Розен?

— Да, — односложно ответил Павел.

— Я ничего не могу найти в этой чертовой базе данных, — слегка раздраженно сказал док, — и не могу найти файла с вашими анамнезом и результатами ваших последних обследований, хотя ваша страховая компания должна была об этом позаботиться.

— Но я совершенно здоров, — рассеянно разведя руками, наивно возразил Павел.

— Ваше мнение для меня ничего не значит, мистер Розен, — назидательно сказал чернокожий док. — Для того чтобы занести вас в нашу базу данных и спокойно отправить вас в камеру, мне необходимо иметь анамнез и полные результаты последних обследований, все анализы, рентген, УЗИ, этсетера, этсетера...

— Тогда позвоните в мою страховую компанию, — сказал Павел: — Я точно не знаю, но мои адвокаты, Саймон и Саймон, они точно знают куда...

— Это займет некоторое время, — недовольно ответил док, — а мне надо отправлять вас в камеру прямо сейчас.

И, делая ударение на словах «right now», док выразительно скривил лицо.

— И чем я могу? — недоуменно спросил Павел,

Док не обратил никакого внимания на риторический вопрос Павла, оставив его без ответа. Он снова уставился в монитор и принялся быстро-быстро щелкать длинными черными пальчиками по клавиатуре.

Так прошло еще пять или семь минут.

Потом док поднялся во весь свой баскетбольный рост и сказал, обращаясь к охраннику:

— Идем в бокс!

Укладывая Павла на кушетку и приступая к осмотру, док все же снизошел и объяснил ситуацию.

Без данных о его Павла здоровье помещать его в общую камеру по правилам, существующим в Брикстон, было никак нельзя.

Но и перспектива ожидания, покуда страховая компания перешлет файлы Павла в Брикстон, тоже не устраивала администрацию, потому как сажать Павла в камеру без информации о том, есть ли у него туберкулез или сифилис, — было бы прямым нарушением прав других заключенных на охрану их здоровья...

Поэтому док принял единственно возможное и правильное решение — положить Павла в тюремный лазарет на предварительное обследование...

— Здесь болит?

— Нет.

— А здесь болит?

— Нет

— А здесь?

— А здесь иногда болит.

— Когда?

— Когда понервничаю, или когда поем острой пищи...

— Курите?

— Нет.

— А раньше курили?

— Курил.

— Долго?

— Тридцать лет курил, потом бросил и три месяца как не курю... Вот здесь болит и здесь, — говорил Павел, когда доктор нажимал своими длинными черными пальцами на его оголенный живот.

С тыльной стороны ладоней, кисти рук у доктора были не такими черными, как его шея и лицо... А были, скорее, темно-коричневыми... Но вот развернутая докторова ладонь, та была вообще совсем бело-розовая. И подушечки его пальцев были холодными и розовыми.

— Вам надо будет сделать полное обследование, — сказал черный доктор...

— Да? — машинально переспросил Павел.

А про себя подумал: наверное, когда люди говорили о белой и черной магиях, они имели в виду белых и черных магов, где черным магом мог быть этот тюремный доктор...

Ну что ж... На обследование, так и на обследование!

Значит, расправа с его задницей, про которую говорил чернокожий детектив, пока откладывается...

Пока.

На все анализы Павлу назначили неделю.

В любом случае, больничный блок, надо полагать, получше тюремной камеры!

Соседом Павла по палате оказался молодой чернокожий зэк. Он был веселым болтуном, хотя и страдал от боли, потому как попал в лазарет с переломами двух ребер и ключицы, и поэтому любой смех отдавался в теле Боба, так звали чернокожего соседа, сильнейшими приступами боли.

Но тем не менее от смеха нет приобретаемого условного рефлекса... И Боб все время болтал без умолку и хохотал, корчась при этом от рези в сломанном подреберье.

— Тебя как, Пол зовут? Нормально, а меня Боб, ты по первой ходке? Наверное, бухгалтер, за растрату? А я на машине, с ребятами покататься поехал, а она, эта машина не моей оказалась, ты представляешь? — и Боб заходился в корчах от дикой смеси хохота и вызываемой этим смехом боли в ребрах...

— Тебе сколько припаяли? Восемь? Наверное, много хапнул денежек! А мне за простой угон — пять лет впаяли, представляешь! Потому что в бардачке машины пушку нашли, и на ней якобы мои отпечатки. А из этой пушки якобы при ограблении бензоколонки стреляли... А им — легавым, мы чернокожие все на одно лицо! Меня на опознании посадили рядом с ребятами, этого хрена белого с бензоколонки привели и спрашивают, кто? Покажи! Он на меня пальцем — этот вот... — И Боб снова заржал и задергался. — А это и правда был я! Мы тогда с ребятами здорово обширялись, по три косяка засадили!

Но к вечеру у Боба настал момент истины.

Он стал рассказывать Павлу про нужные вещи, которые следовало знать любому прибывающему в Брик-стон.

— Здесь в Брикстоне три группировки... Белые — снежки, эти особняком. В основном, это байкеры, «адские ангелы». Знаешь? Те, что на «харлеях» ездят. Они все больше качаются и тяжелый рок слушают. «Грэйтфул Дед» и «Джэфферсон Старшип» — такая дрянь, ни один уважающий себя черный слушать не будет! Так они тебя вряд ли возьмут, если ты только себе свастику на члене не выколешь! Или тринадцать, или один процент — это их любимые татуировки... Тринадцать, это значит «Эм» — тринадцатая буква в алфавите, значит, марихуана... А один процент — это один процент полноценности... Понял? Так что, ты со своим бухгалтерским личиком к ним ну никак не подходишь... А к нашим ребятам — к черным братьям — ты само собой тоже никак не годиться, — заржал Боб и снова закорчился от пронзившей его боли.

— Нас — черных — здесь все боятся, мы здесь мазу держим.

И даже эти, которых здесь больше, — мексиканцы, они нас тоже уважают и не суются, потому что наши черные братья, они, сам понимаешь...

И Павел кивнул на всякий случай, мол, понимаю, хоть и была уже ночь и свет в палате был давно уже выключен...

— А эти, мексиканцы, они как? — спросил Павел,

— А мексиканцы... — запнулся было Боб, — а мексиканцы они крутые. Они, чуть что, сразу нож под ребра и все дела... Сперва нож под ребра, а потом уже думают... Хуже нас, черномазых, в этом смысле!

— Да?

— Угу, но ты к ним тоже никак не впишешься, разве что если на их девке женишься... — и Боб, снова ухая от боли, заржал...

— Кстати, говоря, эти мексиканцы ждут здесь какого-то богатенького белого, я точно слыхал, богатенького белого, который мексиканочку несовершеннолетнюю пользовал, ты понимаешь? Так вот, они здесь его ждут, и приготовились праздновать с ним свой мексиканский праздник... Не завидую я этому парню, ой не завидую! Мы, черные, мы в этом плане менее горячие. Хочешь, нашу сестренку черную, да ради Бога! А эти... Эти, они как бешеные какие-то становятся... Так что, не завидую я этому парню, ой не завидую...

Павел не спал почти всю ночь.

Ум подсказывал ему, что все это подстроено одно к одному.

И маленькая Долорес, и обвинение в суде, и угрозы в отношении Татьяны... И теперь вот этот наивный чернокожий Боб с его переломанными ребрами... И кто ж ему ребра переломал? И за что? И как подучили его Павла пугать?

И все это как называется?

Психологическим давлением это называется.

Павел все понимал.

Но он был сделан из обычной человеческой плоти. И он не претендовал на лавры героя с железными нервами.

И к утру он уже был готов согласиться на любое предложение тойиграющей с ним стороны.

Той играющей стороны, что так затянула этот бесконечно длинный гейм.

Чья подача?

Их подача...

И предложение не заставило себя ждать.