Инженеры

Старший Сикорский, только растерянно оглядываясь на всех и мигая маленькими глазами, повторял:

- Ну вот, ну вот...

Пахомов нервно, громко и коротко рассмеялся и опять уже угрюмо сказал:

- Ну, будем есть.

- Я сейчас, - ответил младший Сикорский.

Он ушел, вымыл лицо и руки, расчесался и возвратился к столу, когда уже ели борщ из свежей капусты, помидор и утки с салом.

Младший Сикорский сделал еще раз пренебрежительный жест, показав на закуски, причем у старшего брата Леонида опять появилось испуганное выражение лица, и принялся за закуски. Он ел сардинки, пикули, икру. Ел помногу.

Леонид сказал:

- Ругал меня, а один ест закуски.

- Не пропадать же, - ответил младший брат.

- А ты лучше суп ешь. Всегда вот так: закусок наестся, а остального не ест.

На второе подали синие баклажаны по-гречески.

- Это я буду есть! - сказал младший Сикорский и, обходя борщ, наложил полную тарелку баклажан. - А кайенский перец есть?

- Есть и кайенский, - с гордостью ответил старший брат. И, обратясь к Пахомову, жалобно сказал: - Вот так он всегда, Семен Васильевич: ворчит, что много, а чего-нибудь не окажется - ругаться начнет. Больше, господа, ничего нет.

- А чай будет? - спросил Пахомов.

- Эй, Никитка, живо самовар! Убирай все тут...

Никитка, проворный и глуповатый парень, быстро стал приготовлять чай.

Старший Сикорский, наклонившись к Карташеву, в это время громким шепотом говорил:

- На все руки парень... Раздобудет хоть черта из ада.

- И девиц? - иронически бросил младший брат.

- Ну да, кому они нужны, - засмеялся, краснея, старший брат и, впадая опять в благодушный тон, весело прибавил: - Написал записку ко мне и подписал: "Ваш всенижайший раб Никитка - как собака преданный".

- А ты и рад? Тебе бы поручить, - снова рабство завел бы.

- Вовсе не завел бы, но приятно встретить преданного человека.

- Э, дурак! Ну с чего он будет тебе предан?

И столько было презрения в тоне младшего Сикорского, что тот опять покраснел, замигал усиленно глазками и уныло замолчал.

Карташеву было от всей души жаль старшего Сикорского.

- Я чай пить не буду, - сказал младший Сикорский, - а пока светло еще, выверю инструменты. Вам тоже выверить, Семен Васильевич?

- Пожалуйста.

Карташев пошел за младшим Сикорским.

- Отчего вы так к брату резко относитесь?

- Резко! Его бить безостановочно надо.

- Все-таки он вам брат.

- Ну, это мне странно слышать от вас, Карташев; сколько помню, в вашем кружке в гимназии расценка слову "брат" была сделана. Что такое брат? Хороший честный человек - брат, а прохвост, хоть и брат, - прохвост. Для меня нет ни брата, ни родных. Когда после смерти родителей мы с ним остались, мне было четырнадцать лет. Вся эта сволочь-родня нам гроша ломаного не дала. Своими руками и себя и этого оболтуса кормил. А что он мне стоил за границей!

- Он тоже был там?

- Куда ж я его дену?

- И тоже инженер?

Сикорский помолчал и с презрением бросил:

- Тоже!

Еще помолчал, занявшись установкой нивелира, и потом продолжал:

- За границей рядом с настоящим аттестатом выдают аттестаты хоть ослам. Вот такой и у моего братца.

- Отчего же он у вас не на деле, а по какой-то провиантской части?

- Ему нельзя никакого дела, кроме этого, поручить: он так наврет, так все перепутает, что до чумы доведет. Я никогда бы не взял на себя ответственность поручить ему какое бы то ни было дело. И это дело не я ему поручил; я уговаривал Семена Васильевича, но он все-таки взял его. И не сомневаюсь, что в конце концов выйдут неприятности.

- Какие?

Сикорский не сразу ответил.

- Воровство, - нехотя сказал он. - Никитка его будет обворовывать, а он нас.

Карташев ушам своим не верил.

- Вы слишком строги.

- Ну, оставьте... Я и вас предупреждаю: очень скоро он будет у вас просить взаймы. Нет на свете такого человека, зная которого он не взял бы у него взаймы.

Карташев слушал и в то же время внимательно смотрел за проверкой, стараясь восстановить в своей памяти лекции. И опять было что-то не то. В конце концов эти воспоминания только путали его, и, отбросив их, он принялся за усвоение практических приемов. Кончив проверку, младший Сикорский позвал брата и, отойдя с ним, долго что-то говорил по-французски.

Брат оправдывался, вынимал свою записную книжку, вынимал портфель, кошелек.

Карташев ушел подальше от них, сел на завалинку избы и смотрел на горевшую последними лучами волнистую даль Днестра. Солнце уже исчезло, и только из-за далекой горы, точно снизу, вырывались лучи, золотистой пылью осыпая верхи холмов. И на темном уже фоне окружавшие холмы казались прозрачными, светлыми, повисшими между небом и землей. Там в небе стояли всех цветов и тонов облака, меняя свои яркие и причудливые образы. И каждое мгновение появлялись новые сочетания; они казались такими установившимися и прочными, а в следующие их сменяло уже новое и новое.

Далекий отблеск земли и неба будил в душе какой-то отблеск чего-то далекого, забытого и нежного. Этот тихий вид догорающей дали, как музыка, ласкал и звал. Хотелось тоже ласки, хотелось жить, любить, хотелось, чтобы жизнь прошла недаром. Сегодня уже несколько раз касались в разговорах прошлого Карташева, когда он был красным еще. Таким он и остался в глазах Сикорских и теперь в глазах Пахомова. И ему как-то не хотелось разубеждать их в этом. Да разве и была такая большая разница между ним прежним и теперешним? Ведь не против сущности, а только против достижения цели, против мальчишеских приемов восставал он. Но там, где-то в глубине души, он чувствовал, что это уже новый компромисс, на котором трудно ему будет удержаться, что рано или поздно, а надо будет стать определенно на ту или другую сторону. Ну что ж, он и станет там, куда его увлечет жизнь. Он вовсе не из тех предубежденных людей, которые, раз сказав что-нибудь, так и будут стоять на этом до конца жизни. Никаких предубеждений! С открытыми глазами идти смотреть и искать истину.

А если так ставится вопрос, подумал вдруг Карташев, то, пожалуй, истина там, где была, когда он был в гимназии. Тем лучше!

Карташеву стало весело и светло на душе. Он вдруг вспомнил Яшку, Гараську, Кольку, Конона, Петра. Опять все они, и сегодняшний Тимофей, и все его рабочие сегодняшние, были близки ему, так близки, как когда-то в детстве Яшка, Гараська, Колька. К нему подошел Тимофей и, наклонившись, дружески сказал: