Подделка

– Все это Гуднайты, – сказала наконец Тильда. – Лежат здесь десятки лет, а некоторые оставались в семье несколько веков. Это наш величайший секрет. Следовало бы их сжечь, но мы не можем. Они история. Они часть нас.

– Сжечь? – все так же рассеянно переспросил Дэви. – А почему не продать?

Тильда подбоченилась и взглянула на него с видом строгой учительницы, отчего все мысли о картинах окончательно вылетели у него из головы.

– Они – подделки. Это незаконно.

– Правда, Скарлет? Иди сюда, расскажешь подробнее, – усмехнулся Дэви.

– Ладно, потому что большинство из них ужасно плохи. И еще потому, что многие предназначались для будущих поколений. Мы передаем их по наследству.

– Зачем? – удивился Дэви, пытаясь прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы стащить с Тильды это платье.

– Я же говорила, труднее всего разоблачить подделки, написанные при жизни художника. Научными методами тут ничего не сделать. Так что каждое поколение Гуднайтов пишет для последующего.

– Тем более что когда художник умирает, некому разоблачить подделывателей, – кивнул Дэви, проникаясь неожиданным уважением к Гуднайтам. – И сколько же всего тут картин?

Каким-то краем сознания он заинтересовался рассказом Тильды, правда, только с чисто финансовой точки зрения. В основном же он молился, чтобы она не заставила его просматривать все холсты. Это займет уйму времени, а он уже почти ничего не соображал.

– Свыше двухсот, если считать рисунки и гравюры. Некоторые принадлежали еще Антонио Джордано, предполагаемому основателю рода. Мы стали Гуднайтами, когда приехали в Америку.

– Чтобы было легче вписаться в здешнее общество?

– Чтобы скрыть факт родства с двоюродным дедушкой Паоло Джордано. Он продал Леонардо прямо со стены и попался.

– Со стены? – удивился Дэви, невольно оживившись. – Как это? Прямо показал на него и…

– Нет. Подвел к картине клиента и сказал: «Я украду Леонардо для вас». И сделал это. Он объяснил клиенту, что нарисовал копию специально для того, чтобы, подсунув ее полиции, сбить полицию со следа.

– А кто получил копию? – спросил Дэви, уже начиная догадываться.

– Клиент. Вернее, клиенты. Паоло проделал эту штуку с четырьмя коллекционерами. Мой двоюродный дед никогда бы не покусился на национальное достояние. Позаимствовать – да. Украсть – нет. А клиенты это заслужили. Потому что хотели оставить национальное достояние себе. Алчность к добру не ведет.

– Классическое мошенничество, – понимающе заметил Дэви. – Когда у самого лоха рыльце в пушку, он в полицию не обратится. А теперь подойди ближе, давай обсудим это подробнее.

– А если рыльце в пушку, он заслуживает того, чтобы быть обманутым, – констатировала Тильда. – Это мне известно. Отец с детства вбивал в меня эту истину.

Она подошла к последнему шкафу и вытащила еще одну картину.

– А если они покупают, потому что им картина нравится? – спросил Дэви, мечтая, чтобы Тильда наконец подошла к нему.

– Тогда они получают то, за что заплатили, не так ли? – Тильда повернула к нему картину, на которой была изображена женщина с глазами навыкате, склонившаяся над упитанной матерью и ее встревоженным младенцем. – Это наше сокровище: «Святая Анна» Дюрера. Разумеется, в исполнении Гуднайта, но все же.

Дэви почтительно кивнул.

– Ее нарисовал Антонио в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году. Но работа получилась не такой удачной, как другие. И семья оставила ее себе. На четыреста лет. Будь она по-настоящему хороша, мы продали бы ее как Дюрера. Анализ красок и холста не выявил бы ничего подозрительного, и на аукционе она ушла бы за миллионы долларов. И никто бы нас не поймал.

– Разве она настолько плоха? – спросил Дэви, разглядывая картину. – По-моему, все в порядке. Старая. И все такое.

– Неплоха. Просто недостаточно хороша. Здесь есть с полдюжины картин, каждая из которых решила бы наши проблемы. Но мы не можем их продать.

– Твои моральные принципы делают тебе честь, – объявил Дэви. – Дай им отдохнуть, и пойдем со мной наверх.

– Дело не в принципах. Нам нельзя попадаться. Никто и никогда не уличал Гуднайтов в мошенничестве, если не считать истории с двоюродным дедушкой Паоло. Если объявится хоть одна подделка, все начнут проверять картины, когда-то купленные у Гуднайтов. Мы не в состоянии возвращать деньги всем недовольным покупателям. Ау меня нет сил отбиваться от них. Кроме того, я не такой хороший делец, каким был отец. Да и угрызения совести… – Тильда сокрушенно покачала головой. – Поэтому груда холстов так и остается здесь, и это сводит меня с ума. Я бы сожгла все, если бы могла. Но не могу. Их написали мои родные. И многие работы хороши. То есть как подделки – плохи, но это хорошие работы, Достойные того, чтобы украшать дома людей.

– Продай их как копии.

– Правильно. И никто ничего не заметит.

Она нагнулась, чтобы положить на место картину.

– У тебя шикарная попка! – выпалил Дэви.

Тильда выпрямилась, и он поежился, ожидая грозы.

– Спасибо, – улыбнулась она, поднимая очередной холст. – И еще куча проблем.

– Продай их, – повторил Дэви, втайне желая, чтобы она снова наклонилась. – Разрекламируй выставку под названием «Ошибки Гуднайтов». Объясни, что Гуднайты покупали картины как подлинники, но узнав, что это подделки, отказались обманывать покупателей. И так много картин скопилось здесь потому, что Гуднайты – люди честные и торговали всегда только оригиналами.

– Да, пожалуй, это прошло бы, – согласилась Тильда. – Тем более что честность так легко подделать.

Лицо ее исказилось такой болью, что даже желание Дэви мигом пропало.

– Послушай, что-то еще произошло здесь, верно? И это именно то, что не давало тебе покоя вчера вечером. Я не знаю, что это и какое отношение имеют ко всему Скарлеты.

– Что? – рассеянно откликнулась Тильда, подняв глаза от Дюрера. – А… нет, не имеют. Меня обучали писать не Скарлетов, а вот это.

– Что-то до меня не доходит, – тряхнул головой Дэви.

– Отец делал из меня классического художника, – пояснила Тильда. – Учил точно по тем же канонам, по которым обучался и его отец и отец его отца. Но однажды он показал мне Гомера Ходжа и сказал: «Нарисуй что-нибудь в этом роде». Это оказалось так легко, что… – Тильда прикусила губу. – Я написала шесть картин и ушла из дома. Ничего особенного. Так. Пустяки.

– Почему ты ушла? – вскинулся Дэви.

– Так уж вышло. Не хочется вспоминать. – Ее голос слегка задрожал. – Я была совсем девчонкой. И сейчас это уже не важно. Все было так давно.

– Сколько же тебе было лет?

– Семнадцать.

Дэви выпрямился:

– Какого черта тут случилось?

– Знаешь, это действительно не…

– Тильда, перестань врать и рассказывай.

Тильда растянула губы в слабом подобии улыбки:

– Я не вру. Это действительно не имеет значения. Ив и Эндрю обнаружили, что ждут ребенка. Вот и все. Он был моим лучшим другом, как Итан для Надин, но не только моим, но и Ив, а она была так красива, и он повел ее на вечер выпускников и… – Она махнула рукой. – Говорю же, ничего особенного.

– Почему же ты ушла из дома? Нет, тут что-то другое. Что произошло у тебя с твоим отцом?

Тильда повернулась к нему спиной и принялась убирать картины на место.

– Мы не поднимемся наверх, пока ты не скажешь, – настаивал Дэви. – Выкладывай.

– Собственно, ничего такого. Мы узнали, что ждем Надин, и я спустилась сюда поработать над последней Скарлет, – начала Тильда, по-прежнему старательно изображая улыбку. – Той, которую ты выманил у Колби. Танцоры.

– Любовники, – поправил Дэви.

Ее улыбка исчезла.

– Я трудилась над ней здесь, внизу, и плакала. Пришел отец и сказал… – Тильда сглотнула горький комок. – Он сказал: «Когда ты поймешь, что рождена рисовать, а не любить?»

– Ненавижу твоего папашу, – яростно прошипел Дэви.

– Нет. Он пытался… заставить меня увидеть свою судьбу. Заранее смириться. И, честно говоря, во многом оказался прав. Нет, меня, конечно, любили. Взять хотя бы Скотта…