Аслан и Людмила

Но факт оставался фактом — домой она уносила две совершенно чужие работы, сделанные ее собственной рукой. Ей они не принадлежали. В нее как будто вселился кто-то, и она списывала то, что увидела своим внутренним взглядом. Она могла поклясться, что лицо, которое пробивалось к ней из другого измерения, было ею вовсе не придумано. Она его видела воочию.

Что-то с ней тогда произошло. И Сергея Ивановича бояться она перестала. Все к нему приглядывалась. Все пыталась понять — что за сила в нем сокрыта. Она научилась с ним говорить и понимать, чего он от нее хочет. Плакать больше не хотелось. Хотелось только дожить до того дня, когда хоть что-то в ее самостоятельных работах заставит его одобрительно кивнуть. Пока что с ней такого счастья не случалось. Если, конечно, не считать того памятного урока и ее первого прорыва.

Насте и то везло больше. Она, правда, работала в другом жанре. Ни на какую конкретику не нарывалась. Купалась в своей излюбленной абстракции. Но Сергей Иванович относился к ее цветовым экзерсисам вполне благосклонно. И Мила подруге завидовала.

Дома к ее работам всегда относились, как к шедеврам. Мама каждый раз всплескивала руками. Лучшие на ее взгляд утаскивала в свою спальню. И там у нее был уже маленький Милин музей. Отцу нравилось тоже. И хоть он не успевал так планомерно, как мама, следить за тем, что она делает, зато был уверен, что из нее выйдет толк. И он обязательно нажмет на все свои связи, чтобы ее послали на стажировку в самую лучшую школу Европы. Для чего еще, думал он, надо было зарабатывать деньги, как не для своего собственного ребенка?

Может быть, именно своими восторгами они ее и разбаловали. И едкая критика Левшинова была единственным способом заставить ее работать. И теперь она это понимала.

Глава 5

Если б я был твоим рабом последним,

сидел бы я в подземелье

и видел бы раз в год или два года

золотой узор твоих сандалии,

когда ты случайно мимо темниц проходишь,

и стал бы счастливей всех живущих в Египте.

1906 год. Северный Кавказ

Если бы Аслана спросили: скажи, джигит, как ты можешь — сутки сидеть в засаде, не шелохнувшись, не сомкнув глаз, не потеряв ни толики внимания? — он бы, наверное, не ответил, а задумался. А, задумавшись, уже не смог бы сидеть в засаде так, как прежде. Нет, Аслан, конечно, думал, переживал происшедшее с ним недавно, но отстраненно, не позволяя посторонним думам захватить себя полностью, без остатка, замутить внимание, заманить в сети нечаянного образа и сладкого сновидения.

Он очнулся три дня назад в тени кизилового куста около дороги на Кизляр. В себя Аслан пришел от острого чувства, которое, словно ведро холодной воды, вылилось на него. Это чувство было острее шашки и кинжала. Имя ему — неутоленная месть.

С этим чувством он встал на ноги, с этим чувством осмотрелся и сориентировался.

Аслан Мидоев возвращался пешком в свой родной аул Дойзал-юрт. Его оскорбили и унизили, как мокрохвостого щенка. Значит, теперь он должен убить Давлет-хана? Но, убив обидчика, он смоет оскорбление, но не вернет себе имя джигита. Что он должен был предпринять? Как опередить скорую горную молву, которая того и гляди разнесет по чеченским аулам весть, что юного Мидоева рано записали в лихие джигиты? Аслан даже зашагал быстрее, словно молва действительно уже бежала впереди него.

Чувство мести туманит головы равнинным народам, толкает их на поспешные, неразумные поступки. Но чеченец находит в нем силу, отвагу, хитрость, терпение и хладнокровие. Оно вооружает его неким древним знанием, про которое ничего не сказано в священных книгах. Он пьет из сокровенной чаши возмездия, и чаша эта остается полной до краев, пока не свершится обряд отмщения.

Это чувство подсказало Аслану план дальнейших действий. Не следует отнимать жизнь у Давлет-хана, который запросто мог убить его, но не сделал этого. Надо заставить его заплатить сполна и за Меченого, цена которого за эти дни выросла, за оскорбление и унижение, за волосяной аркан ногайца на его шее. Он назовет ему другую цену, и на этот раз Давлет-хан будет платить во что бы ни стало. У Аслана Давлет-хан украл коня, он же потребует у князя выкуп за украденную… жену.

Он уже много часов смотрел на дом Давлет-хана с таким же неослабеваемым интересом, с каким его сверстники в столичных городах глазели на светящийся экран синема под аккомпанемент тапера. Зеленая бурка, искусно сплетенная из травы и листьев, превращала его в едва заметный холмик в усадебном саду под тутовым деревом. Он и был в этот момент кучей листьев, кротовьей норой, торчащим корнем. Он сам верил, что нынешней весной пророс сквозь перегной и увидел солнце. Без этой веры он не стал бы невидимым.

Давлет-хан все-таки усилил охрану, опасаясь поспешной мести несдержанного мальчишки. Весь день вокруг дома сновали вооруженные слуги. Ногайцы выезжали пару раз осматривать окрестности усадьбы в сопровождении огромных волкодавов. Но собаками охранялась только хозяйственная часть усадьбы Давлет-хана, чем и воспользовался Аслан. На боевой башне дежурили два человека и сменялись они чаще, чем обычно.

В остальном поместье жило своей обычной жизнью. Слуги в ливреях важно ходили с подносами, за углом, исподтишка слизывая мороженое и отхлебывая прохладительные напитки. Из открытых окон слышались неуверенные, спотыкающиеся фортепьянные пассажи. Один раз Аслан услышал конское ржанье где-то за домом, в манеже, и признал голос Меченого. Это был недопустимый для правильной мести соблазн, и Аслан смирился.

Наконец, в дверях на деревянной галерее он увидел стройную фигурку в белом платье. Молодая женщина накручивала на палец темный локон и смотрела задумчиво на тутовое дерево, под которым притаился Аслан. Только у чеченки даже на таком приличном расстоянии можно рассмотреть черные, как уголь глаза. Никакой европейский шелк не спрячет стройность дикой газели и гибкость лесной кошки. Вот она — жена врага.

Эту женщину в белом платье он увидел еще раз рядом с двумя мальчиками-погодками, одетыми тоже по-европейски. Маленькие чеченята напоминали диких волчат, которых нарядили в панталоны для болонок и повязали атласные бантики. Стоило женщине отвернуться, как они начинали наскакивать друг на друга, хищно скалиться, при этом сохраняя молчание. Старший умудрился в одну из таких «волчьих» минуток даже запустить камнем в верхнюю бойницу боевой башни. Чеченцы редко промахиваются. Даже Аслан, получеловек-полурастение, улыбнулся, расслышав раздавшийся высоко над усадьбой крик и, судя по интонации, самое страшное ногайское ругательство.

Теперь Аслан пил из чаши возмездия маленькими глотками, не спешил. Он знал, что кем-то неведомым ему обязательно будет подсказан тот единственный момент, когда следует перестать быть травой и землей, когда надо вылезти из кротовьей норы и серым волком ворваться в овечье стадо.

Когда усадьба погрузилась в сумерки, на помощь зрению пришли иные чувства. Обострился слух, расширились по-звериному ноздри. Интуиция его настолько приблизилась к реальности, что Аслан мог видеть все происходящее в усадьбе даже с закрытыми глазами. Он мог предсказать дуновение ветра и падение яблока в саду, перелет ночной птицы с ветки на ветку и кашель часового на башне. Он почувствовал, что сейчас должна открыться дверь в галерею на третьем этаже, и она действительно открылась. Хозяин, сам Давлет-хан, в светлом бешмете тихо идет по галерее. Аслан до того точно прочитал ночные желания Давлет-хана, что сам неосторожно заворочался под уже засыхающим от его тепла травяным плащом.

Спина его взмокла. Он зачем-то вслушивался в шорохи и плохо скрываемые звуки на женской половине. Сердце его билось сильнее, чем во время недавней погони. Он вдруг подумал: что испытывает волк, когда видит в кустах любовь оленя и оленихи? Может, инстинкт самца хотя бы на мгновенье побеждает инстинкт хищника? Или голос крови все-таки сильнее? Или это почти одно и тоже?