Ваше Благородие

Потому что сегодня утром по радио прошло сообщение о полном торжестве Идеи Общей Судьбы - о согласии Советского Союза на присоединение Крыма. Ради Бога, господа, если вы еще не читали замечательный роман Василия Павловича Аксенова "Остров Крым", прочтите - и вы поймете, что такое Общая Судьба и с чем ее едят.

Двое крымских горных егерей двигаются по склонам гималайских предгорий быстро - не только по стандартам европейцев, но даже по здешним меркам. И надо признать, господа, что эта пара - альпинисты милостью Божией, выносливые и упрямые люди - а других местные дороги, изгибающиеся во всех трех измерениях, не любят.

Они оставили далеко позади Великого Альпиниста и его друга, но в Луклу этот разрыв сократился вчистую, поскольку они летели одним самолетом. Полет из Луклу - развлечение не для слабонервных, поэтому Шамиль сразу же берет шефство над хорошенькой англоязычной девушкой - то ли канадкой, то ли американкой, то ли австралийкой, которую они раньше уже встречали, когда вместе с тем же Великим спускали незадачливых восходителей с Ама-Дабланг. Это шефство он берет и в отеле "Blue Star", на что Верещагин не обращает внимания: он уже понял, что охота за юбками для Шамиля носит чисто рефлекторный характер - это раз, и что унтеру ничего не светит, поскольку девушка, по глазам видно, нацелилась на Великого Альпиниста - это два.

Можно бы подойти к унтеру и сказать, что его старания напрасны, и что соперничать с Великим Альпинистом на юбочном фронте смешно, но Верещагин этого не сделал. Напротив, он за ужином подсел к Великому, нейтрализовав его на время трапезы, в то время, как Шэм усиленно охмурял американку-канадку-австралийку. Ничего-то у тебя, друг ситный, не получится: мы сегодня летим в Дели, а девица остается здесь, с Великим, и никуда от него не денется, потому что улыбаться он, стервец, умеет не хуже, чем ты, но при этом еще и остается холодным как лед, а на женщин ничто так магически не действует, как полное равнодушие.

- Возвращаетесь на родину, капитан? - спросил Великий.

- Точно, - согласился Верещагин.

- Получили разрешение на одиночный штурм Эвереста?

- А вы? - парировал Артем.

- Сказали, не раньше чем через год. Уэмура нас обоих обставил.

- Чертов япошка! - с преувеличенной экспрессией сказал Артем.

После паузы, занятой жеванием и глотанием, Великий спросил:

- Кому вы уступите очередь на Южной стене Лхоцзе.

- Никому, - наершился Артем. - Восхождение состоится в свой срок, гора наша весь сентябрь.

- Я думаю, вас не выпустят из СССР.

"Спокойно, Арт, спокойно! Хладнокровие и выдержка, на все тебе плевать..."

- Посмотрим.

- Или вы не собираетесь возвращаться?

- Да вы что, как можно... Мы солдаты. Давали присягу.

- Не боитесь?

- Боюсь, - признался Верещагин. - А вы бы не боялись?

- Мне трудно представить сходную ситуацию, - признался Великий Альпинист. - Пришествие коммунизма в Италию... Знаете, к "красным бригадам" никто никогда не относился как к реальной политической силе.

- Вы мыслите немного узко. Представьте себе, что вы живете во времена своего отца. Представьте, что находитесь в Непале и узнаете, что к власти пришел Муссолини. Вы бы вернулись?

Вот тут собеседник Верещагина призадумался.

- Не знаю, - наконец сказал он. - Право, не знаю. Но ведь есть разница.

- Какая?

- Между "черными" и "красными" должна быть разница...

- Замените слово "евреи" словом "богатые" - вот и вся разница.

- Вы... не поддерживаете идею воссоединения России?

- Вы правы. Не поддерживаю.

- И все же возвращаетесь?

- Да.

Собеседник покачал головой, выражая этим жестом вечное "Оh, those Russians!".

- А вы представлялись мне ужасно рассудительным человеком, капитан! сказал Великий.

- Рассудительным быть надоедает. Преимущество положения солдата - в том, что можно не рассуждать. Все очень просто: мы едем потому, что должны быть в части. Будь вы военным, для вас тоже не существовало бы выбора.

- Я был военным. Мне это не понравилось.

- Это вообще мало кому нравится.

Великий снова покачал головой.

- Я понял бы вас, если бы вы были армейским фанатиком, помешанным на верности знамени и прочей мишуре. Я понял бы вас, если бы вы возращались, чтобы оргагизовать сопротивление. Но возвращаться, чтобы сдаться и быть сосланным в Сибирь?

Верещагин допил кофе и составил грязную посуду на поднос (в отеле был "шведский стол" и самоообслуживание)

- Oh, those Russians! - улыбнулся он.

О, эти русские! Эти странные русские, которые из всего норовят сделать проблему. Эти непонятные русские, которым мало того, что они одеты, сыты, имеют крышу над головой и счет в банке. Эти ненормальные русские, вечно готовые утверждать несомненные истины сомнительными способами!

Что заставило их шестьдесят лет назад сорваться в кровавую смуту? Да, была война, и было довольно паршиво - но за каким чертом войну растянули еще на три года и железным катком прошлись по стране из конца в конец, почему? И почему сейчас им так несносно собственное благополучие, зачем снова нужно всей страной кидаться в авантюру, из какой глубины веков вылезает эта тяга из двух зол выбирать непременно большее? Может, это разновидность национального комплекса неполноценности - если мы не можем быть самыми-самыми во всем, то будем хотя бы самыми несчастными?

Почему французу, итальянцу, немцу, шведу, японцу хорошо там, где они есть? И даже трижды самый добрый из них, почти святой - никогда не скажет: "Ребята, давайте присоединимся все к Китаю, видите, как они там хреново живут, так мы их научим уму на своем примере"? Поедет с "Миссией мира", с "Врачами без границ", с "Международной амнистией", голодать и мерзнуть будет, подыхать от тропической лихорадки и жажды, под пули полезет, москитам и паукам на съедение, но свой домик, купленный в кредит, под уплотнение не отдаст: шалишь, брат! И правильно, это НОРМАЛЬНОЕ поведение НОРМАЛЬНОГО хорошего человека. И святой Мартин не отдавал нищему всего своего плаща, а только половину. А у меня и не спрашивают, хочу ли я отдать плащ - у меня его с кожей срывают, большинством голосов, демократически - МЫ так решили!