Страница 72 из 73
Казалось, Трофимов вдруг физически, своими руками, ощутил всю громадную тяжесть машины, которая заправлена для дальнего полета и в пассажирском салоне которой не осталось свободного места. Десятки и десятки человеческих жизней, доверенных ему, а с ними - жизни его товарищей, его помощников в этой борьбе! Он и за них в ответе. О себе самом Трофимов не думал: у настоящих командиров в минуты опасности долг и ответственность за доверенных им людей совершенно заглушают страх за собственную жизнь. Лучше всего это знают летчики, десантники, люди всех профессий, чья работа и служба сопряжены с постоянным риском.
В экипаже Трофимова только штурман по годам моложе его, хотя по налету часов и он успел опередить своего командира. Но в тот ответственный миг, оценивая ситуацию, принимая решения и отдавая команды, Трофимов с особенной силой почувствовал, как весь многоопытный экипаж сразу и беззаветно вверил ему свою судьбу и судьбу машины с пассажирами, с какой готовностью он исполнит всякую волю командира. А это значило: если не сделает промах командир - не ошибется никто.
Нет, он тогда не думал об этом так прямо - его мысли были заняты другим. Он каким-то особенным озарением души улавливал веру товарищей в его командирское искусство, его волю и способность предвидеть ход событий, чтобы управлять ими. Эта вера улавливалась в тоне докладов и ответов, в том, как молниеносно и точно исполнялись его распоряжения, предугадывались его вопросы. Эта вера укрепляла его мужество и хладнокровие, давала ясность мысли и в сплаве с его личным опытом и опытом экипажа рождала ту самую прозорливость, которая в критической обстановке делает безошибочным каждое действие командира и подчиненных ему людей.
Голос Трофимова стал еще спокойнее, он, вероятно, походил на голос пилота-инструктора, который отрабатывает со своими летчиками задачу средней сложности, чуть затягивая речь, - словно от начала до конца задачи в голове его уже выстроена цепь необходимых команд, указаний, поправок, многократно проверенных, а потому наилучших в данной ситуации. Ну кто бы поверил, наблюдая со стороны, что этому еще молодому командиру корабля и членам его экипажа ни разу не приходилось попадать в такую переделку! Кто бы догадался, глядя на них, слушая Трофимова, что экипажу грозит не условная, а реальная опасность!
- Убрать закрылки... Так, добро...
В любой миг Трофимов ждал новой неожиданности - ее надо было ждать после того, что уже случилось, - и в любой миг готов был подать ту самую команду, которой потребовала бы ситуация. Он знал, что исполнена она будет наилучшим образом.
Трофимова привела в небо любовь к летной профессии, а любить свою профессию - значит владеть ею как никто другой, всей жизнью воспитывать и развивать в себе качества, которых она требует. Так считает коммунист Трофимов. Так считают его товарищи по экипажу, все коммунисты. Людям безответственным, неумелым и слабодушным никогда не доверят крылатую машину, а тем более - человеческие жизни...
- Скорость - триста сорок... триста пятьдесят...
Как будто все тот же голос у штурмана Павленко, а звучит по-новому. Зато голос командира все такой же спокойный:
- Переводим в набор высоты...
- Высота сто пятьдесят... двести...
Ну что ж, Трофимов не ожидал иного, и очередная команда как бы сама собой исходила из новой ситуации. Выполняя ее, Приходько контролировал перевод самолета в левый крен. Васильковский подтверждал, что посадочная полоса для них готова.
Тяжелый корабль плавно разворачивался в звездном небе над черным заливом. Но борьба еще не окончена. Аденский аэропорт лежит среди гор, единственный воздушный коридор ведет к нему со стороны моря. В этих условиях вывод машины на курс посадки с переполненными горючим баками и при двух работающих двигателях становился сложнейшим маневром. Не менее сложна сама посадка, потому что посадочный вес самолета равен взлетному, а выходить на полосу придется на второй посадочной скорости, превышающей обычную. Возможность дополнительных маневров над аэродромом исключалась. Садиться надо с первого захода...
К этому Трофимов тоже был готов. И, уже возвращаясь, по-прежнему держал волю, и мысль, и руки в готовности к новым неожиданностям. Он не сомневался в своем штурмане, который уже рассчитывал оптимальный вариант посадки и предложил его еще до того, как земля дала "добро" на запрос экипажа.
Шла восьмая минута полета, и в салоне пассажиры уже знали, что самолет идет на посадку. У аварийных люков заняли места бортпроводники, детей перевели в наиболее безопасное место. Выдержка людей в форме Аэрофлота, их уверенность успокаивающе действовали на пассажиров. Они не ощущали никаких внешних признаков опасности, многие, вероятно, решили, что самолет возвращается из-за погоды.
Ни на миг Трофимов не забывал о третьем двигателе, хотя целые две минуты прошло со времени включения второй очереди противопожарной системы, экипаж одолел уже самую грозную из опасностей - потерю скорости и высоты. Улавливая тревогу командира, бортинженер Алексеев докладывал, что первый и второй двигатели в полном порядке, в третьем больше признаков пожара нет.
- Внешних признаков, - тут же добавил он.
Трофимов отметил про себя, что поправка существенная. Скрытый очаг пожара вероятен в третьем двигателе, а это могло усугубить последствия даже малой аварии при посадке. Да и вообще трудно сказать, как поведет себя на земле этот скрытый пожар, если он существует. Трофимов посчитал нелишним напомнить бортинженеру о готовности противопожарной системы, чтобы рассчитывать не только на наземные средства.
Заканчивалась восьмая минута полета и последняя минута с момента аварии - последняя минута, каждое мгновение которой превратилось в испытание мужества, воли, находчивости экипажа и его командира...
Леонид Трофимов - о себе:
- Кажется, я люблю самолеты с тех пор, как помню себя. Мальчишкой провожал глазами каждую крылатую машину, пока не скрывалась за горизонтом. Летчики всегда представлялись мне людьми богатырской силы, смелости и доброты. Еще в школу не поступил, а уже бегал с ребятами на поле нашего ростовского аэропорта, благо это недалеко. Тогда пределом мечтаний было забраться в кабину самолета, но, разумеется, нас к машинам близко не подпускали, и на летчиков мы смотрели издалека.
Однажды в аэропорту появился летчик-офицер. Был какой-то праздник, и на кителе его сверкало множество наград. Этот очень приветливый внешне человек околдовал нас. Летчик, видно, ждал кого-то, посматривал на часы, беспокойно расхаживал, а мы, соблюдая некоторую дистанцию, следовали за ним по пятам. Он скоро заметил наш эскорт, засмеялся, присел на лавочку, подозвал нас к себе, открыл чемодан и стал угощать кусочками рафинада. Тогда, в конце сороковых, сахар был лакомством. Но все же нас больше интересовали ордена летчика. Осмелясь, стали расспрашивать его о войне, он заговорил и увлекся. Слушали мы, затаив дыхание. Сколько лет минуло, а я вот запомнил, что летал он на боевых истребителях - "яках", трижды горел, получил четыре ранения. Еще запомнилось, что воевал он в одной эскадрилье с каким-то Ханом и больше рассказывал о нем, чем о себе. Уже позднее в книге прочел я о подвигах Амет-Хана Султана, прославленного аса, дважды Героя Советского Союза, - вот о ком рассказывал тот летчик, дядя Андрей, как он назвал нам себя. Долго потом вспоминали мы встречу, гордились перед сверстниками, что с нами разговаривал настоящий боевой пилот, сбивший десяток фашистов. Увидеть нам его больше не довелось, но каждому из нас, бредивших авиацией, запомнился совет дяди Андрея: старательно учиться и непременно заниматься спортом, потому что без этого о небе и мечтать нечего.
Учился я потом, надо сказать, довольно прилежно. Уже после первого класса, начитавшись о покорителях небесных просторов, устроил прыжки с зонтиками с крыши сарая. Были тогда зонтики редкостью, но мы набрали их шесть или семь штук и, понятно, все до единого переломали. Мне, как организатору, досталось больше всех, и не столько за поломанные зонтики. Узнав о наших прыжках, родители всерьез перепугались. Меня даже стали считать опасным озорником, но первый урок мне впрок не пошел. Через месяц в голову пришла новая идея - соорудить гигантский змей и подняться на нем в воздух. Простыни показались нам вполне подходящим материалом, добыли мы их три штуки и принялись за дело. Закончить его, однако, не удалось. Кто-то из ребят, не выдержав, похвастал дома, что мы скоро станем летать, и снова я получил изрядную нахлобучку. Обидно было, что взрослые не ценят наших высоких устремлений, но мне пришлось все же дать слово родителям вести себя послушно и никаких полетов впредь не затевать. Слово это я сдержал во втором классе у человека уже появляются кое-какие принципы.