Одиннадцать сребреников

И сейчас Ганс подумал, что неплохо бы запастись известкой — так, на всякий случай.

Дойдя до северной стены города, Ганс отметил, что в этом месте стена была хорошо укреплена. Ганс предположил, что ремонт и укрепление производились на деньги здешних зажиточных обитателей. Взглянув поверх стены, Ганс узрел Городской Холм и вспомнил, что никогда еще не бывал там. Ему пришло в голову, что, вероятно, ограблению подвергнется одна из вилл, расположившихся на этом холме. Склоны холма поросли кустарниками, тут и там из этой зеленой гущи поднимались высокие деревья. Ну что ж, не мешало бы узнать местность получше. Жаль, сейчас уже слишком поздно, а то можно было бы оседлать лошадь и проехать по Городскому Холму верхом, притворяясь праздным зевакой или гонцом, везущим послание кому-нибудь.

Гонцом! Вот оно! И с этой мыслью Ганс отважно направился по извилистой улице Амброзии к двум ближайшим особнякам. В первом особняке никто не вышел к дверям на стук, и Ганс улыбнулся. Обойдя здание, окруженное стеной, за которой заливались лаем три собаки, он добрался до другой двери. Вновь никакого отклика. Ганс решил постучаться в небольшой дом, расположенный сбоку и чуть позади главного здания. Он был весьма удивлен, когда ему открыла пухленькая привлекательная девушка в красной тунике. Ее черные локоны блестели, словно полированное дерево, а вырез туники был чрезмерно глубоким даже по меркам фиракийской моды. Девушка пристально смотрела на Ганса из-под длинных черных ресниц, а точнее, откровенно разглядывала его с головы до пят.

— Прошу прощения, — произнес Ганс, снимая шляпу, из-под которой ему на лоб падали вьющиеся волосы, такие же иссиня-черные, как у девушки. — Я ищу дом Тетраса-менялы. Вы не поможете мне?

— Зачем? — Девушка по-прежнему смотрела на Ганса, положив одну руку на округлое соблазнительное бедро, а другой очаровательно опираясь о дверной косяк.

— Заче.., о, у меня послание для него. Скорее всего я оставлю это послание у него дома, потому что сам Тетрас сейчас наверняка на базаре.

— Как тебя зовут?

Ганс склонил голову набок.

— А зачем вам мое имя?

— Потому что меня зовут Джанит, и я уже некоторое время наблюдаю за тобой. Я здесь одна, мне очень одиноко, а такого симпатичного парня, как ты, я не видела уже давно.

— Не могу поверить в это, — пробормотал Ганс. Однако слова девушки не особо удивили его.

— Ты веришь, только притворяешься, — ответила она, наклоняясь вперед, так что теперь Ганс мог легко заглянуть в низкий, очень низкий вырез ее красной туники. Казалось, в этом вырезе таятся два огромных спелых яблока, разделенных глубокой тенистой ложбиной. Девушка чуть повела плечом, при этом «яблочки» заколыхались, а ложбинка между ними стала немного уже. Несколько секунд девушка позволила Гансу пялиться на ее груди, а потом посмотрела прямо ему в глаза из-под черных длинных ресниц.

— Войди, и посмотрим, сможешь ли ты поверить в то, что я приготовила для тебя.

На условленную встречу с Недомерком Ганс слегка опоздал. И ему явно не суждено было зваться святым Гансом.

Клюр по прозвищу Недомерок проводил Ганса в одно местечко к западу от базара и от улицы Караванщиков. Так Ганс наконец-то оказался в фиракийском лабиринте. Только здесь этот квартал назывался Красным Рядом. По крайней мере, Гансу не стали завязывать глаза или предпринимать других подобных глупостей. Остальные трое фиракийцев ждали Ганса и Клюра в здании, которое, должно быть, когда-то было конюшней, потом — жилым домом, а ныне стояло заброшенным. Единственное окошко было забито досками. Какой-либо настил на утоптанном земляном полу отсутствовал начисто. На столе рядом с масляной лампой стояла винная бутыль с широким донышком и коротким горлом, а вокруг нее — пять разномастных кружек. У стола стояли четыре стула и табурет, на котором сидел, прислонясь спиной к стене и вытянув ноги, седовласый Тьюварандис.

Белокурый Марлл разлил по кружкам вино, и начался мужской разговор. Ганс велел фиракийцам называть его Шедоуспаном и обращаться к нему только по этому имени. Они согласились, не задавая вопросов и не обсуждая его слова, что заронило в душу Ганса искру недоверия. Разговор продолжался.

Ганс начал было подозревать — хотя вслух об этом и не говорилось, — что он оказался втянут в какой-то крупный заговор. Быть может, даже против властей. Существенной частью планов была кража, которую предстояло совершить в одном доме, стоявшем на Городском Холме. Этот богатый особняк принадлежал некоему Корстику. Совершенно верно, тому самому магу Корстику, одному из партнеров банковского дома, одному из двух самых могущественных людей Фираки. И фактически — наиболее могущественному из этих двоих. Это Ганс уже знал. В доме Корстика имелась некая статуэтка, и эти люди хотели заполучить ее.

— Золотая? — спросил Ганс и покачал головой, отказываясь от предложенной кружки с вином.

— Нет. Это фарфоровая фигурка кошки перламутрового цвета.

Ганс кивнул. Судя по всему, сама по себе эта фигурка ничего не стоила и, значит, представляла для этих людей ценность иного рода.

Они знали, где находилась эта фигурка — или, по крайней мере, где она находилась три дня назад. Статуэтка открыто стояла на столе. Она весит не более одного-двух фунтов.

— Вы хотите, чтобы я забрался в дом богатого и могущественного мага и принес вам всего лишь жалкую фарфоровую фигурку кошки? И вы не хотите получить ничего другого из того, что находится в этом роскошном доме?

— Верно, — глубоким басом подтвердил Тьюварандис. Марлл, у которого один глаз заметно косил, продолжил:

— На самом деле, нам не нужна эта статуэтка. Мы просто хотим, чтобы ее не было у Корстика. Пока он владеет ею, и мы, и вы, и вся Фирака в опасности. Он может сделать нас всех рабами в любой миг, когда только ему вздумается.

— Будь осторожен, Марлл, не болтай слишком много. Ганс направил указательный палец в сторону Малингазы, произнесшего последние слова.

— Послушайте, я не хочу ничего больше знать про эти колдовские делишки, понимаете? Вы хотите, чтобы я состряпал за вас это дельце, и потому вы расскажете мне все, что знаете вы и что нужно знать мне, — а потом еще кое-что. Потому что только я могу сказать, что мне может понадобиться. Если вы ищете только наемного работника, которому можно не говорить ничего о том, что происходит, так идите и поищите кого-нибудь другого. А я пойду домой. за этим заявлением последовало общее молчание. Вряд ли подобное высказывание можно было назвать вспышкой: Ганс не повышал голоса и говорил почти спокойным тоном. Малингаза уставился на Ганса, широко раскрыв глаза, а Недомерок и Тьюварандис смотрели на Малингазу. Тьюварандис улыбался. Марлл осушил кружку и утер свои светлые усы.

— Знаете, — негромко произнес Тьюварандис, — случись такое со мной, я сказал бы то же самое.

Малингаза резко повернул голову и бросил испепеляющий взгляд на Тьюварандиса, однако ничего не сказал — хотя было видно, что ему приходится прилагать немалые усилия, чтобы держать рот закрытым. Кивнув, Малингаза вновь посмотрел прямо в непроницаемо-черные глаза юного вора.

— Ты прав, Шедоуспан. Именно так все должно быть. Да, фарфоровая кошка — это все, что нам нужно. Мы собираемся всего лишь уничтожить ее. Это следует сделать особым образом, в особых условиях. Она находится в доме Корстика, на втором этаже, где он живет и работает.

Ганс оглянулся на остальных.

— И где, по вашему мнению, будет в это время сам Корстик?

— На заседании Совета. Оно будет происходить в ночь после Гейна.

— То есть две ночи спустя.

— Верно. Ганс вздохнул.

— Я не интересуюсь фиракийской политикой, я никогда не любил котов, и к тому же я ненавижу колдовство. От этого дела светит выгода вам, а никак не мне, однако рисковать-то придется как раз мне. Так что вопрос в том, что я получу от этого.

Марлл улыбнулся. Тьюварандис хмыкнул. Он сидел на стуле, выпрямив спину и высоко подняв обтянутые коричневыми штанами колени.