Убей меня нежно

А Илья подергался и обратно к Ирке, потому что она-то с ним разводиться не собиралась, а с этим вашим так только крутила, для препровождения времени. Только Илья ей условие поставил: с этой работы уйти. А тут как раз в сто тридцать девятой поликлинике стоматологическое отделение организовали, она и ушла туда.

Надежда решила направить разговор в нужное русло.

— Ну и как, довольна она новой работой была?

— Довольна, там и платили хорошо, и подрабатывать она могла, а то у нас-то здесь посторонних людей не пускают.

— А график у нее какой там был?

— Ну, в две смены, утро-вечер, да еще дежурства ночные раз в неделю.

— Она и ночью работала?

— Да, дежурным врачом, дежурство ее было со среды на четверг, она мне говорила.

Надежда внутренне вздрогнула. Со среды на четверг! На прошлой неделе в ночь со среды на четверг погиб Володя. Опять совпадение. А ведь если сказать, что зуб болит, то ночью отпустят из дома даже такие бдительные церберы, как рубцовские жена и теща! Пришел к Ирине, старой своей знакомой, наврал ей что-нибудь, чтобы записала, что он на приеме был, а потом избавился от очередного свидетеля.

В дверь постучали. Алевтина всполошилась.

— Все, девочки, заканчиваем, сейчас у меня люди на уколы пойдут. Надежда, тебе полегчало?

— Спасибо, Алевтина Ивановна, лучше мне.

— А то приходи, укол сделаю, я сегодня до трех.

Дом был самый обычный, «сталинский», как его называли в народе, то есть построенный в пятидесятые годы. Квартира на третьем этаже тоже была самая обычная, двухкомнатная, с простой удобной мебелью.

В этой квартире никто не жил, сюда приезжали серьезные люди, садились в комнате, разговаривали не очень долго и расходились всегда по отдельности. Если бы какому-нибудь любопытному соседу пришло в голову понаблюдать за посетителями этой квартиры, он бы заметил, что бывают там в основном трое. Эти трое были главными, остальные были при них, а если уж быть совсем точными, то при одном. Этот один всегда приходил позже всех и уходил раньше, вместе с ним уходили телохранители, они все открыто садились в машину во дворе, еще одного мужчину тоже дожидалась машина просто с обычным шофером, а крупный, довольно пожилой, уходил пешком, однако шел своим ходом всего полквартала, а потом тоже садился в машину, черную «Волгу».

На протяжении своей длинной и трудной партийной карьеры Николаю Степановичу приходилось общаться с самыми разными людьми. Среди них встречались очень и очень опасные, страшные люди, но таких, как Матвей Иванович, ему встречать не приходилось. Перед каждой встречей с ним, он долго собирался с духом, чтобы сохранить при нем всю свою выдержку, не сбиться с авторитетного начальственного тона, не утратить низкий, твердый, командный голос, не пустить петуха. Он боялся Матвея до помрачения рассудка. Но этот страх показывать было нельзя. Николай Степанович держался на страшном напряжении воли, на многолетней партийной дисциплине, на беспредельном умении надевать ту маску, которая требуется в данный момент, чего уж греха таить — на беспредельной партийной изворотливости, на инстинкте самосохранения. Он приучил себя видеть действительность такой, какой нужно; и эта способность служила ему теперь, как никогда. Он должен был видеть в своем собеседнике, Матвее Ивановиче, партнера по бизнесу. И он видел именно его и даже мысленно называл его Матвеем Ивановичем, хотя прекрасно знал, что человек в дорогом, но безобразно сидящем на мощном тяжелом теле английском сером костюме, человек с пудовыми кулаками в седовато-рыжих волосках (татуировки с этих рук вывели за бешеные деньги — какой же бизнесмен в татуировках, — но все тело под костюмом было так разрисовано, что в бане Николай Степанович частенько терял нить разговора, заглядевшись на какой-нибудь еще незнакомый сюжет), хотя прекрасно знал, что сидящий напротив него пожилой человек с редкими зализанными волосами и тяжелым взглядом маленьких близко посаженных глаз — Кастет, всесильный уголовный авторитет, главарь «симбирской» группировки, на чьем счету столько покойников, что впору открывать частное кладбище.

Третьим в комнате был Сергей Сергеевич, настоящий бизнесмен, способный экономист и блестящий администратор. Вот с ним Николаю Степановичу было легко, таких он перевидал на своем веку сотни.

Правда, тогда они не назывались бизнесменами, тогда они назывались хозяйственниками, и когда Николай Степанович вызывал их в свой кабинет «на ковер», они тряслись и бледнели, стараясь скрыть свой страх от него.., как он сейчас старается скрыть свой страх от Кастета.

И они трое были необходимы друг другу.

Николай Степанович вносил в общее дело свои огромные связи, сохранившееся еще влияние, доступ к финансовым и властным возможностям партии, кредитам и фондам.

Он — приходилось это признать — был в этом трио представителем прошлого. Это прошлое уходило на глазах, доживало последние годы, а может быть, уже месяцы, но сейчас, в решающий для их бизнеса момент, его сила была еще велика, и Николай Степанович должен был воспользоваться ею, чтобы не остаться не у дел, чтобы обеспечить свое будущее.

Сергей Сергеевич вносил в их дело опыт хозяйственника и экономиста, знание производства, рынка сырья и сбыта. Он вносил свои собственные, неожиданно очень значительные, средства. («Как же мы позволили тебе так разбогатеть?! — подумал Николай Степанович, когда узнал о размерах этих средств. — Проглядели, проглядели!») Он вносил в их дело производственные мощности руководимого им крупнейшего в городе и регионе комбината хлебопродуктов, который они при мощной поддержке стоящих за Николаем Степановичем структур, быстро прибирали к рукам, одновременно подминая все смежные предприятия, чтобы сделаться монополистами в этой всегда процветающей и нужной даже самым бедным, самым нищим людям отрасли. Достаточно трезво мыслящий Николай Степанович сознавал, что Сергей Сергеевич — представитель будущего, новый человек, человек завтрашнего, капиталистического дня; и Николай Степанович надеялся пробраться вместе с ним в это «светлое будущее».