Страга Севера

– Мне нужно вернуться назад, в пещеры, – сказал он, останавливая ее руки. – Ты можешь пойти со мной?

– Нет! – испугалась она. – Мне нельзя!.. А тебе… А ты забудь, что был там. И никогда не вспоминай! Иначе тебя лишат рассудка.

– Меня привел Страга! – воспротивился Русинов. – Я видел сокровища в Зале Жизни… Там – Веста! Я едва прикоснулся!.. И понял, во имя чего искал!.. Зачем жил!..

Она неожиданно стукнула его по лбу ребром своей ладони, а голос стал ледяным, как-то сразу привел в чувство:

– Ты уже безумец! Немедленно и навсегда перестань думать о том, что видел. Не смей вспоминать!

– Почему?! – изумился и устрашился он. – Почему ты мне запрещаешь?

– Потому что твой разум горит! – прежним тоном вымолвила она. – Ты впадаешь в истерику!.. А разум гоя всегда холоден и спокоен. Не перестанешь думать – сойдешь с ума. Ты не первый!.. Пока имею силу – охраню тебя и спасу. Потом – не знаю… Научись владеть собой. Остуди голову! У тебя жар!

– Неужели я никогда не вернусь туда?

– Ты пока не готов к познаниям Известий. – Металл в ее голосе начал плавиться. – И пусть тебя это не смущает. Ведь ты пришел к нам из мира, которым правят кощеи. Они используют жар твоего разума, получают чистую энергию и за счет нее становятся бессмертными. Всю свою историю человечество стремилось избавиться от кощеев, но жажда свободы зажигала огонь сознания и становилась питательной средой. Как только кощеи начинают голодать, принимаются рассеивать мысль о свободе, насыщают человеческий разум нетерпением, желанием борьбы, истеричностью… С горячей головой никогда не разорвать этот круг. Пока ты не научился управлять собой, забудь дорогу в пещеры, не вспоминай о сокровищах. А я тебе помогу. – Она по-матерински обняла его, прижимая голову к груди. – Ты прошел испытание золотом. Впереди самое трудное, но ты не бойся, иди… Даже если меня лишат косм и я потеряю с тобой космическую связь, останется сердечная. А над сердцем женщины даже Атенон не имеет власти!

Она осторожно уложила его, легким движением рук расслабила напряженные мышцы. Жгут тяжелых волос сам собой распустился, и, обретя невесомость, ее космы лучились теперь перед глазами, касались лица и вызывали легкий, щекочущий озноб.

– Повинуюсь тебе, – проговорил он. – Твоему сердцу и уму. Исполню всякую твою волю!..

– Слушай мои руки…

– Но я боюсь холодного разума! Он способен остудить самое горячее сердце…

– Повинуйся рукам моим…

– Лед и пламень!.. А я хочу остаться человеком… Отчего ты плачешь? Тебе должно быть стыдно плакать… Ты же Валькирия!

Он не хотел засыпать и противился дреме, предчувствуя если не коварство сна, то новую неожиданность, которая ждет его после пробуждения. Чтобы не потерять реальности, он перехватил руку Валькирии, сжал ее в своих ладонях, и все-таки в какой-то момент явь ускользнула…

А просыпаться он начал оттого, что ему кто-то стал отпиливать левую руку. Явь возвращалась очень медленно, а блестящая хирургическая ножовка работала быстро, отгрызая кисть у самого запястья. И когда ему начали отпиливать правую руку, Русинов пришел в себя и совершенно спокойно подумал, что это ему определили такое наказание. Валькирии отрежут волосы, ему – руки…

Он с трудом разлепил загноившиеся глаза: Петр Григорьевич сидел подле него и, зажав между колен кисть руки, методично орудовал слесарной ножовкой. Плоть потеряла чувствительность, казалась чужой, а запястья были плотно забинтованы, наверное, для того, чтобы не текла кровь… Кажется, Валькирии удалось погасить его горящий разум, ибо реальность он воспринимал с холодным, невозмутимым рассудком. Похоже, был уже вечер: низкое солнце пронизывало дом пчеловода длинными пыльными лучами. Он не помнил, каким образом его перенесли из бани в избу, да и не старался вспомнить, воспринимая все происходящее как данность.

Пчеловод закончил работу, но, странное дело, руки оказались на месте. Только теперь без стальных браслетов от наручников.

– Тебе эти украшения ни к чему, – как-то незнакомо и сухо проговорил Петр Григорьевич. – Вставай, будем ужинать.

Русинов сбросил с груди одеяло, однако не встал. На солнечном сплетении он ощутил металлический холодок и медленно дотронулся рукой – железный медальон с изображением сидящего сокола…

– Где… Ольга?

– Не задавай вопросов, – обрезал всегда приветливый и добродушный пчеловод. – Делай то, что приказано.

– Мне нужно знать, где сейчас Ольга! – упрямо заявил Русинов и сел на постели.

– Тебе нужно знать то, что можно, – ледяным, непривычным тоном отчеканил старик. – И не более того.

Он как-то сразу понял, что спорить либо требовать чего-то от старика бесполезно. Надо действовать. Он огляделся – его одежды не было, хоть в простыню заворачивайся…

– Мне надо одеться, – сказал он. – Я не намерен оставаться здесь.

– Твои намерения никого не интересуют, – заявил Петр Григорьевич. – Пока ты будешь находиться здесь, в доме. Приказано не выпускать.

– Кем приказано?

– Валькирией.

– Где же она, Валькирия?

– На тризне, – был ответ.

– Понял… Она в пещерах? Там, внизу? – Русинов заволновался. – Понимаешь, ее могут лишить волос! Я должен идти туда!

– Пока ты должен есть и спать.

– Но у Ольги отрежут космы!

– Это меня не касается! – Старик подал ему старый рабочий халат. – Вот тебе одежда. В доме тепло.

– Но это касается меня! – воскликнул он.

– И тебя не касается, – отрубил пчеловод. – Все произойдет так, как должно произойти. Кого и чего лишать – промыслы не наши.

– Я все равно уйду! – не сдержался Русинов.

– За стол! – приказал старик. – Здесь нет твоей воли.

Русинов осознал, что задираться не следует, и, натянув халат, сел к столу, накрытому как в хорошем дорогом ресторане: хрусталь, мельхиор, вкусные на вид и изящно разложенные на фарфоре блюда.

– Когда ты в последний раз ел? – спросил преображенный пчеловод.

– Не помню, – отозвался Русинов. – Я потерял счет времени…

– В таком случае сначала выпьешь этого напитка. – Старик налил полный фужер янтарной густой жидкости. – Это старый мед с лимонным соком. Нужно восстановить функции желудка.

Русинов потянул фужер к губам, намереваясь выпить залпом, – во рту чувствовались горечь и сухость, – однако Петр Григорьевич звякнул вилкой.

– Не спеши!.. Сегодня не простое застолье, а тризна. Следует соблюдать ритуал. Пусть же имя Вещего Зелвы всегда греет наши уста! Пусть его мужественный дух вдохновит нас к подвигам. За память о Зелве!

– Но погиб… Страга, – заметил Русинов, смущенный речью старика.

– Зелва был Страгой Запада, – объяснил Петр Григорьевич. – И погиб раньше. Его задушили струной гавайской гитары.

– Я знаю только этого Страгу… Его звали Виталий.

– Это был Страга Севера. Ты еще много чего не знаешь… Выпьем за Вещего Зелву!

У Русинова язык не поворачивался называть старика по имени и отчеству – слишком они были разные теперь – развеселый, бесшабашный пчеловод и этот человек, ничего с ним общего не имеющий, если не считать облика. Он выпил приятный на вкус и обволакивающий горло мед.

– Скажи мне… Кто он был – Зелва? Если можно мне знать?

– Зелву ты обязан знать, – проговорил старик, расправляя усы. – Это был Вещий Гой, сильный человек и глава рода. Среди изгоев он жил как цыганский барон.

Похоже, выпитый стариком мед слегка начал размягчать его тон. Русинов тоже ощутил легкое головокружение: напиток всасывался в кровь уже во рту…

Пчеловод взял другой графин и снова наполнил фужеры до краев, теперь уже темной, ядреной медовухой.

– Страгу Севера ты знал и должен быть благодарен ему, – проговорил он. – Помни его всегда! Он открыл тебе дорогу, указал путь. Он был отважным и храбрым гоем, но его сгубила земная любовь. Он утратил обережный круг Валькирии… Светлая ему память!

Старик пил большими глотками, проливая медовуху, которая стекала по усам и бороде. Но закусывал аккуратно, блестяще владея изящными столовыми приборами. Русинов же есть еще не мог, а лишь двигал вилкой кусочек хлеба в своей тарелке. Он подождал, пока пчеловод доест ветчину и снова возьмется за графин.