Страница 20 из 20
Он не слышал, как в гостиную вошел человек, а снова почувствовал, что кто-то рассматривает его, причем откровенно и с превосходством. На фоне зимних стекол перегородки стоял крупный мужчина в волчьей дохе, наброшенной на плечи. Свет был за его спиной и скрадывал лицо.
– Здравствуйте, – проронил Русинов, оставаясь на месте.
– Здравствуй, Мамонт, – не сразу отозвался человек и небрежно отворил дверь. – Входи.
За стеклянной перегородкой оказался большой зал с окнами на Волхов. Обстановка разительно отличалась от гостиной: грубая, невероятно массивная дубовая мебель, звериные шкуры на стенах, полу и жестких креслах, напоминающих царские троны. В глубине зала топился камин, возле которого на шкуре полулежала Августа. Русинов остался стоять у порога, а Стратиг – по всей вероятности, это был он – отошел к камину, поднимая ветер длиннополой дохой.
– Пора, Дара, – вымолвил он негромко. Он обращался к Августе, хотя на нее не глядел. Возможно, это было ее истинное имя – Дара, и звучало оно с каким-то завораживающим оттенком древности.
– Позволь мне погреться, – попросила она. – Теперь я долго не увижу живого огня…
– Ступай! – взглянув через плечо, резковато бросил Стратиг.
– Могу я попросить тебя об одолжении?.. – Она смутилась и встала.
– Проси, – позволил он.
– Не изменяй судьбы Мамонта…
Стратиг не дал ей договорить, в его возмущенном тоне звучала обида:
– Почему все считают, что я меняю судьбы гоев? Откуда это пошло? Почему решили, что я поступаю вопреки воле рока? Всем известно: я совершаю то, что сейчас необходимо и важно. Кто может это оспорить?
– Никто, Стратиг, – вздохнула Августа-Дара. – Но я вижу рок Мамонта. И это не то, что ты ему уготовил.
– Мамонт исполнит тот урок, который ему отпущен судьбой, – жестко проговорил Стратиг. – И я ничуть не поступаюсь гармонией.
Они говорили так, словно Русинова здесь не было. Тем более показалось, что речь идет вовсе не о конкретной его судьбе; происходил принципиальный идеологический спор, видимо, возникающий уже не первый раз. Чувствовалось, что Августа-Дара не имеет права оспаривать что-либо из решений Стратига, тем более за кого-то заступаться или просить, однако ее отвага довольно легко прощалась грозным начальником, как показалось Русинову, по причине его глубокой симпатии к дерзкой спорщице.
– Прости, Стратиг. – Она опустила голову. – Но я помню твой урок Птицелову. И чувствую ответственность за него, потому что сама привезла его к тебе.
– Птицелов совершил подвиг, – через плечо бросил Стратиг. – Он исполнил свое предназначение. Ты знаешь: даже Владыка не может остановить, если человек очень хочет умереть… Все! Ступай! Ура!
– Ура! – откликнулась она и направилась к выходу. Возле Русинова на секунду остановилась, посмотрела в глаза. Иван Сергеевич не знал, кто она на самом деле, но как старый знаток женской психологии очень точно уловил истинную женственность ее души.
– Повинуйся ему, – сказала Августа-Дара и коснулась рукой его солнечного сплетения. – Валькирия спасет тебя.
Стеклянная дверь с морозным узором бесшумно затворилась за ней, однако некоторое время Русинов ощущал ее присутствие в этом зале и прикосновение руки. Стратиг стоял у окна и смотрел на реку, словно забыв, что в зале, у порога, кто-то есть. Волчья доха сползла с одного плеча, и обнажилась мощная, мускулистая шея, будто пень, вросшая в широкие плечи. Прошло несколько минут, прежде чем он обернулся и глянул пронзительным взором из-под нависших бровей.
– Ты знал человека по имени Авега?
– Да…
– Каким образом тебе удалось открыть его подлинное имя? – Стратиг отвернулся к окну. – Почему он тебе открылся?
– Я показал ему картины Константина Васильева, – сказал Русинов. – Авега был возбужден… И упомянул «сокровища Вар-Вар».
– Кто подсказал тебе? Кто посоветовал это сделать?
– Никто. Я сам пришел к этой мысли.
Стратиг поправил на плечах доху и сел к камину в тронное кресло. Русинов оставался у порога.
– Изгои после этого заметили тебя, предложили работу?
– Да, это определило мою судьбу…
– Ты был доволен ею?
– Несколько лет был доволен…
Он снова взглянул из-за плеча.
– А ты сам не мог прийти к мысли, что соприкоснулся с миром, который не можешь понять и объяснить? Тебя не одолевали сомнения? Душа твоя не протестовала? Не возникало чувство, что совершаешь неправедное дело, что приносишь вред?
– Я был слепым, как все изгои, – признался Русинов. – Довлела страсть к поиску. Хотел объяснить необъяснимое…
– Страсть к поиску, – проворчал Стратиг, грея руки у камина. – Весь мир одержим лишь страстью… Кто вселил эту болезнь? Кто свел с ума человечество?.. Надеюсь, теперь ты осознал, что это дурная болезнь, приводящая к слепоте разума и сердца?
– Да, Стратиг…
– А осознал ли ты, Мамонт, что погубил художника, Авегу и, наконец, Страгу Севера? – медленно проговорил он.
Русинов ощутил внутренний протест против такого обвинения: по крайней мере Страга погиб из-за того, что Русинов притащил за собой к заповедному камню бандитов генерала Тарасова. В остальных случаях его вина все-таки была косвенной…
Но ответил покорно:
– Осознал.
Стратиг сделал длинную паузу, нахохлившись в своем троне, как дремлющий орел.
– Ты искал золото… По моей воле тебе показали металл, и ты дал слово покинуть Урал. Почему же ты нарушил свою клятву?
– Мне стало ясно, что истинные «сокровища Вар-Вар» – не золото и алмазы.
– Кто тебе подсказал это?
– Никто.
– Ты пришел сам к такой мысли?
– Да, Стратиг. Было бы слишком просто, если бы суть «сокровищ Вар-Вар» заключалась в драгоценностях. Я понял, что ты брал слово, чтобы избавиться от изгоя. И ты прав: изгой, одержимый страстью, может принести только вред. Это дурак.
– Это не всегда дурак, – заметил Стратиг. – Кощей – тот же страстный и истеричный изгой, но владеющий рассудком… И все-таки ты искал золото?
– Я жил в мире изгоев и искал то, что ищут все, – ответил Русинов. – И когда нашел – почувствовал отвращение к этому металлу. Я словно заболел. Казалось, жизнь кончилась… Меня утешало лишь то, что я видел изделия из золота, принадлежащие высочайшей культуре. Культуре, которая презирала, попирала ногами материальные сокровища. Значит, у нее были другие ценности…
– Простая логика, – задумчиво проронил Стратиг и указал на кресло с другой стороны камина. – Садись, Мамонт.
Русинов поправил медвежью шкуру на спинке и сел. Кажется, допрос закончился.
– Должно быть, ты понимаешь, что обязан понести суровое наказание, – глядя в огонь, сказал Стратиг. – Изгой, хотя бы приблизившийся к тайне «сокровищ Вар-Вар», либо должен умереть, либо стать безумцем. Тысячу лет назад нас не случайно называли варварами. Мы мстили за каждую попытку изгоев отыскать золотое руно. И я бы покарал тебя, Мамонт. Если тебе удалось выбраться из Кошгары, нашел бы другую ловушку… Но не могу покарать, не имею силы, потому что тебя… Ты избран Валькирией.
Он замолчал, исполненный тяжелым гневом, но не выказывал своего бессилия. В сравнении с Ольгой он казался титаном, всемогущим властителем судеб, однако и перед ним стоял непреодолимый барьер в виде женской воли. Похоже, здесь сталкивалась космическая предопределенность мужского и женского начала, их единство и противоположность.
Через минуту он справился со своими чувствами, стал рассудительным и справедливым.
– Женщине открыт космос, и потому только она имеет право выбора. Так устроен мир, и огорчаться бессмысленно. Ты себе хорошо представляешь, Мамонт: это ровным счетом ничего не значит. Мы живем на земле и повинуемся голосу разума.
В это время на одном из кресел зазвонил невидимый телефон. Стратиг выждал и недовольно пошел к столу. Скинул волчью шкуру с кресла, взял трубку.
– Слушаю!.. Нет, мы можем принять лишь три экскурсии в день. У нас до сих пор не дали отопления, в залах очень холодно, и экскурсоводы отказываются работать… Мне наплевать на валюту. Три, и не больше!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.