Страница 30 из 98
Смех растопил холодный ком ярости, что рос у меня в груди с утра, а может, и дольше. А Лукасса - та цеплялась за смех, как ребенок за последние минуты праздника. Ну, еще бы: она ведь, пожалуй, и двух раз не смеялась со времени своего возвращения к жизни. Ньятенери все спрашивала ее, посмеиваясь, но без насмешки:
- Ну, и каково оно - быть кабачком или кочаном капусты? Как это было?
И наконец Лукасса ответила. Таким голосом, что я отдала бы многое, чтобы только забыть его. Больше, чем вы можете себе представить.
- Не кочаном, - сказала она тихо-тихо. - Кочан капусты не сознает, что с ним происходит, а я все, все сознавала. Когда я упала в реку, я была умирающей Лукассой, и когда я умерла, я по-прежнему оставалась Лукассой, Лукассой, Лукассой...
И так оно и было, хотя почему - не знаю до сих пор: она оплакивала свою смерть с такой силой, с такой обидой, что эта сила заставила меня свернуть с дороги, а потом изменила мой путь, а в конце концов и всю мою жизнь.
- И когда я пробила речную гладь и встала перед Лал в лунном свете, я все еще была Лукассой, только... - тут она запнулась, - только не такой, как раньше. Другой. Часть прежней Лукассы осталась на дне реки, и я не могу вернуться, чтобы найти ее. И даже если бы я и могла, она не вернется ко мне, потому что она утратила имя, и никто не может призвать ее обратно.
Она остановилась - и никто, даже лис, не мог смотреть ей в лицо.
Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, но не поняла, что со мной. Я так давно не плакала! Сперва я подумала, что меня просто тошнит от выпитого, а потом решила, что это какой-то припадок: мышцы лица, горла и груди перестали меня слушаться, хотя я боролась с ними так, что с трудом могла дышать. Мое собственное тело внезапно предало меня, как Бисмайя, сделалось жестоким, как люди! Я услышала откуда-то издалека странный, звонкий голос, детский голос, голос что-то говорил, а потом слезы наконец прорвались, и я сдалась, сдалась - это я-то, которая никогда не сдавалась, никогда, никому, в глубине души я всегда оставалась непобежденной, и они это знали, все до единого. До того момента никто из живущих не видел, как я плачу, - никто, кроме Моего Друга, если он действительно жив. Я с тех пор плакала еще раз, но только однажды, и это было от радости, но об этом не будет речи в моей истории.
Ох, как они на меня уставились обе, и Ньятенери, и Лукасса! Я согнулась в три погибели, меня почти тошнило от горя - да, конечно, и от вина тоже, но дело не только в вине. Понимаете, все, что у меня было с самого начала, - это мое имя, Лалхамсин-хамсолал, и потерять его, так, чтобы душа твоя больше не отзывалась на свое имя... Понимаете, я только представила себе такое - и от одной мысли об этом мне сделалось так плохо, что это нельзя было ни преодолеть, ни вынести, ни описать. А она, эта деревенская гусыня, пялилась на меня в смутном изумлении, а я плакала, плакала, оплакивая ее утрату, и ее мужество, и себя самое, и Моего Друга, и Хайдун, где я родилась. Это было так долго...
В конце концов Ньятенери обняла меня - и я тут же успокоилась. Ее объятия были неловкими - да и обнимать меня не так-то просто, по крайней мере, для большинства людей. Я немного отстранилась, вытерла лицо и глаза. Тогда Ньятенери отвернулась и налила мне еще вина. Отхлебнула из кружки, ахнула, ее немного передернуло, и она сказала:
- Пожалуй, надо добыть еще этих жутких помоев.
- Больше нет, - ответила я, шмыгнув носом. - Карш сказал...
И при мысли о том, что вина больше нет, я поплакала еще немного.
- Вы с Каршем просто не поняли друг друга, - возразила Ньятенери. Она поднялась с кровати и вышла - все это одним плавным движением. Спускаясь по лестнице, она уже звала трактирщика. Мы с Лукассой остались сидеть молча, стесняясь друг друга больше, чем чужих. Я, как могла, приводила себя в порядок. Когда я снова смогла говорить, я сказала:
- Лукасса! Есть только один человек, который может призвать обратно Лукассу, ту, что осталась на дне реки. Этот человек - Тикат.
Лукасса содрогнулась. Я почувствовала это по дрожи кровати - как будто содрогнулась сама земля. Девушка упорно смотрела в пол. Я сказала:
- Больше некому. Если ты хочешь вновь соединиться с ней, иди к нему.
- Не хочу! Не хочу!
Я едва расслышала ее, так тихо она это прошептала. Девушка стиснула руками кроватную раму и уставилась на свои плотно сжатые колени.
- Не хочу. Оставьте меня в покое.
- Он любит тебя, - сказала я. - Я мало знаю о любви, но это видно сразу.
Но Лукасса так сильно замотала головой, что я услышала, как хрустнули у нее шейные позвонки, и воскликнула:
- Нет, Лал! Оставь меня! Я этого не вынесу...
Она редко называла меня по имени, а Ньятенери и вовсе никогда. Я прикоснулась к ней, чтобы успокоить - так же неуклюже, как Ньятенери обнимала меня, - но девушка оттолкнула мою руку. Так мы и сидели, пока на лестнице снова не послышался топот сапог. Тогда Лукасса повернулась ко мне. Она была еще бледнее обычного, но глаза у нее были сухие, и взгляд твердый.
- Я не знаю, хочу ли я, чтобы она вернулась, - сказала девушка. - Та Лукасса.
А потом Ньятенери распахнула дверь ногой и ввалилась в комнату. Обе руки у нее были заняты целой гроздью бутылок с "Драконьей дочерью". Она хищно ухмылялась - я даже пригляделась, не торчит ли у нее из зубов клок грязного халата Карша.
- Ну конечно, это было обычное недоразумение! - сказала Ньятенери. - Я так и знала, что стоит как следует объясниться - и все будет!
То ли это было результатом переутомления, следствием схватки не на жизнь, а на смерть, то ли я просто действительно так тщеславна, как мне всегда казалось - но в ту ночь оказалось, что у Ньятенери голова послабее моей. Она больше не подмигивала и не кривилась - она хлестала вино прямо из горла, как какой-нибудь солдафон, и ей хватило всего одной бутылки, чтобы начать рассказывать нам про монастырь, откуда она сбежала. Все-таки я была права на этот счет - впрочем, я почти всегда оказываюсь права.
- Он расположен в сердце западных земель, - говорила она. - Нет, Лал, ты его не знаешь - ты, конечно, много странствовала, но в тех краях тебе не доводилось бывать ни разу. Ближайший к нему город - Сумильдене, и до него совсем не близко, так что без особой необходимости туда не ездят.