Песня трактирщика

Не смеюсь. Продолжаю пить. Человечий облик говорит: "Не зевай, не зевай. Молочный Глаз! Тебе повезет. Женщины в той стране любят невысоких, сильных мужчин вроде тебя. Не зевай. Однажды ночью она утащит тебя в лес, как ты таскаешь наверх сундуки приезжих". Гатти смотрит на меня, теперь все смотрит на Ньятенери. Ждет.

Ньятенери нервничает. Спрашивает толстого трактирщика, откуда взялся Гатти Молочный Глаз, давно ли он здесь? Трактирщик отвечает, что кому какое дело? Ньятенери смотрит на него. Трактирщик говорит: "Девятнадцать лет", и уходит. Ньятенери выходит на улицу, пинает кадку для дождевой воды.

Прошло двенадцать дней. Каждый день Лал и Ньятенери уезжают. Совсем не думают о бедном лисе, не думают о Лукассе, которая остается одна. Она сидит, ждет, выходит на улицу, разговаривает с актерами, разговаривает с Маринешей, разговаривает со мной. Один раз плачет. На двенадцатую ночь эти две возвращаются так поздно, что Россет уже спит, и они сами ставят лошадей в конюшню. Наверху, в комнате, я сплю на подушке, свернувшись, как котенок, очень красиво. Лукасса лежит рядом со мной, не спит.

Они входят, шагают устало, пахнут злостью. Лал говорит:

- Ты сказала, что знаешь.

Ньятенери говорит:

- Он здесь.

Лал тяжело плюхается на кровать, стягивает сапоги.

- Его нет в городе. Это мы знаем. Где же это - "здесь"?

Ньятенери отвечает только:

- Завтра. Обыщем каждую ферму. Каждую хижину. Каждую пещеру, каждую рощу, заглянем под каждую тряпку, валяющуюся в канаве. Он здесь.

Лал говорит:

- Если бы он только мог поговорить с нами! Если бы он мог явиться в еще одном сне - всего в одном!

Швыряет сапоги в угол.

- Он слишком слаб, - говорит Ньятенери. - Слишком много боли, слишком много борьбы - где ему взять сил на еще одно послание?

Открываю один глаз, смотрю сквозь пальцы Лукассы. Вижу, как Ньятенери обрывает перья на стреле. Перестала. Закрываю глаз. Голос Ньятенери, совсем другой:

- Маги тоже умирают.

Кровать подпрыгивает. Лал встала, ходит взад-вперед, от двери к окну, за которым поскрипывают на ветру ветки дерева.

- Да. Но не этот. Не так. Маги иногда умирают оттого, что поддались алчности или страху, но этот - он ничего не хочет, ничего не боится, смеется над всем. Никакая сила не имеет власти над ним.

Ньятенери, резко:

- Откуда тебе это знать? Ты ничего о нем не знаешь. Я тоже. Скажи мне, сколько ему лет, откуда он родом, расскажи мне о его семье, о его собственном учителе, о его настоящем доме!

Стрела ломается, летит следом за сапогами Лал. Ньятенери говорит:

- Скажи мне, кого он любит...

Лал набирает в грудь воздуху, с шумом выпускает его. Лукасса садится, смотрит, гладит меня. Ньятенери:

- Нет. Не нас. Он был добр, он защитил нас - спас нас, да, - он многому научил нас, и мы любим его, мы обе. Мы здесь, как и должно быть, потому что мы его любим. Но он нас - нет.

Улыбается. Сверкают белые зубы, губы плотно натянуты.

- Ты это знаешь.

Ни звука. Только я дышу - такой сонный, такой славный... Лал подходит к окну, смотрит на вкусных цыплят, которые устроились на ночлег в кустах. Лал говорит:

- Но кого-то он любит. Кто-то знает его истинное имя.

Ньятенери берется за вторую стрелу. Лал говорит тихо-тихо:

- Ты его видела. Никто не мог сделать с ним такое на расстоянии. Кто бы ни разрушил его магию, это был человек, которому он доверял, которого он очень любил. Иначе быть не может.

Они перечисляют имена. Мужчины, женщины, кто-то, кто не то и не другое, живет не то в огне, не то в земле - впрочем, какая разница? Но Лал каждый раз качает головой, и Ньятенери говорит: "Нет, наверное". Один раз они даже смеются, и Лукасса смотрит на них, забывая чесать меня за ухом. Но наконец имена кончаются. Лал говорит:

- Это кто-то, кого я не знаю.

Стук в дверь. Ньятенери разворачивается, взметается вверх, точно дым, беззвучно, с луком на изготовку. Голос:

- Это я, Россет! Можно?

Лук опускается, Лал подходит к двери. Мальчишка стоит на пороге, весь встрепанный, с деревянным блюдом. Я чую холодное мясо, вкусный сыр, дрянное вино. Он говорит:

- Я проснулся, услышал, как вы разговариваете... Вы вернулись поздно, я подумал, может, вы не ужинали...

Глаза круглые, как виноградины, большие, как смоквы.

Лал издает неопределенный звук, нечто среднее между смехом и вздохом. Лал говорит:

- Спасибо, Россет. Ты очень заботливый.

Сует блюдо ей в руки. Говорит:

- Вино кисловато малость. Хорошее Карш держит под замком. Но мясо свежее, вчерашнее, честное слово!

Подходит Ньятенери. Говорит:

- Спасибо, Россет. А теперь иди спать.

Улыбается ему. Парень почти не дышит. Ноги делают шаг назад, остальное на два шага продвигается в комнату. Видит меня на подушке Лукассы. Нос прикрыт хвостом, я сладко посапываю. Глаза делаются здоровые, как сливы.

- Карш... - говорит он, словно чихает.

Лукасса поспешно подхватывает меня на руки, смотрит испуганно. Ньятенери:

- Карш сказал, чтобы лиса не было видно. Он его и не видит.

Лал:

- Ты его тоже не видел.

Она прикасается к щеке мальчишки, выталкивает его из комнаты кончиками пальцев, закрывает дверь. Он остается стоять за дверью, я его чую, стоит долго. Лал подходит к столу, ставит блюдо.

- Хороший мальчик. Смотрит на мир с удивлением, и работает, как вол.

Тут она останавливается, хохочет, трясет головой. Говорит:

- Наверно, мой... наверно, наш друг не раз говорил то же самое о нас. Тому, кого он любил...

Ньятенери снова берется за стрелы.

Все это время Лукасса молчит. Смотрит, гладит меня, не говоря ни слова, но что-то течет изнутри нее, по рукам, в мое тело - шерсть встает дыбом, и кости тоже. Теперь она говорит:

- Сегодня.

Они смотрят на нее. Ньятенери:

- Что - сегодня?

Лукасса:

- Не завтра. Вы нашли его сегодня.

Встает, смотрит им в глаза, упрямая, уверенная. Я изгибаюсь у нее на руках, зеваю, потягиваюсь. Лал, мягко и осторожно:

- Нет, Лукасса, мы его не нашли. След, что он оставил для нас, привел нас в эти-земли, но за эти двенадцать дней мы побывали всюду. Мы с Ньятенери хорошие следопыты. Но никто не может вспомнить, чтобы видел его. Ни знака, ни малейшего следа...