Сделка Политова

Кроме того, теперь ему не казалось всё вокруг таким пустым, как раньше. Или уж, по крайней мере, не таким пустым. Он с любопытством рассматривал своё окружение, следил за действиями вокруг него разворачивающимися и с удивлением открывал, что всё это имеет определенный смысл и значение. И что в этом тоже есть какая-то своя, особенная жизнь.

Даже в простых бумагах, которые по воле современных кабинетных алхимиков из простой целлюлозы превращаются в документ, путем нанесения принтерной тайнописи Политов тоже угадывал частичку той самой, какой-то своей, особенной осмысленности и жизни.

А ещё на каждом документе имелась своя печать или свой знак, какой-нибудь символ, может быть росчерк пера, или же множества перьев. И каждая цифра, каждая буква в документе обязательно стояла на своём месте, и каждая загогулина над или под текстом хотела казаться важной, и, кажется, таковой и была, и имела если не космический, то непременно какой-то сакральный, неведомый смысл. Наверняка смысл той самой, какой-то особенной жизни.

А что делалось в кабинетах министерства! Каких драм и трудов навидались они! Там, отгородившись от любознательных посторонних толстыми стенами и тяжёлыми дверьми, в угрюмой и неприветливой обстановке, разрабатывались и совершенствовались грандиозные планы по улучшению общей жизни не только простых смертных, но быть может и всего Мира в общем. И никто не смеет покинуть свой рабочий пост из этих властных, но в то же время отдавшихся почти бескорыстному служению обществу, людей. Совещания, коллегии, рабочие группы, мозговые штурмы, в конце концов, не утихая гремят, ежедневно сотрясая нутро величавого учреждения.

В пространстве этого здания даже простой телефонный звонок не мог являться пустым звуком. Звонкая трель аппарата, которая возможно показалась бы в любом другом месте пустой и будничной тут обладает глубоким символизмом и вмещает в себя скрытый древний смысл того, что жизнь общечеловеческая бушует и клокочет как нескончаемая горная река, срывающаяся с поднебесного утеса и уносящая с собой всё живое.

Так, или почти что так романтично мог думать Политов о своём новом месте службы, глядя на большую стопку писем, лежащую перед ним, и всё больше забывая себя прежнего.

Однако стоит заметить, что такое успокоение Политов переживал недолго.

Вернуться же к первичному своему настроению ему помогли события, которые коренным образом и окончательно изменили его судьбу, и которые также сумели определить участь множества совершенно посторонних для него людей. Как это и имеет обычно место быть, всё началось тогда, когда Иван Александрович совсем не ожидал никаких потрясений ни в рабочем дне, ни уж тем более в своей, вдруг ставшей ему понятной и прямой жизни.

Как Жигин и говорил вначале, Политову, на первое время, было поручено разбирать почту. Занятие это было не сложное, однако, в связи с огромным оборотом исходящей и входящей корреспонденции, это дело иногда превращалась в заунывный и рутинный труд, растягиваемый на весь бюрократический день.

Кроме того, что Иван Александрович должен был серьёзно и долго, по неопытности, разбираться с каждый письмом в отдельности и ставить временную визу, после одобрения которой, документ уходил ниже по инстанции, ещё Политов совершал массу мелкой, но важной работы. Например, это был ввод данных в общую базу, расстановка внутренних номеров, хождение в экспедицию, сбор виз на проектах приказов и писем, заклеивание конвертов, внесение в специальную форму данных обо всех адресатах и адресантах с которыми был контакт у Минкомпресса, и ещё много и много всего, что не поддаётся даже описанию. А звонки? Телефонные звонки, которые совершал Политов в разные конторы и учреждения по приказанию Жигина с последующим докладом о полученной там информации, – разве их можно было назвать чем-то существенным или прямой составляющей трудового дня чиновника? Конечно же нет, а, однако ж, и это было, и было не единожды. Благо, что Марина, которая стала приятной соседкой Политова по кабинету, часто выручала добрым советом и по силам помогала в тех авральных ситуациях, когда из высокого кабинета задание приходило с нервной пометкой «немедленно!». Правда, случалось и так, что в сложный момент Марины рядом не находилось. Она часто уезжала вместе с Жигиным на совещания, коллегии и другие мероприятия подобного сорта, где заместителю министра без своего верного помощника делать было так же нечего, как если бы он оказался в магазине, не имея при этом в кармане ни единого рубля. А распоряжения от начальства всё равно шли, даже тогда, когда оно отсутствовало на своём месте. В такие моменты, как человек обязательный по своей натуре, Политов начинал нервничать и руки его становились влажными. Но, как правило, благодаря своей врождённой сообразительности, и опыту, полученному на поприще предыдущей службы, Иван Александрович выполнял задание превосходно, хоть и с некоторой задержкой.

Вообще, после месяца работы в министерстве, о Политове стали отзываться достаточно хорошо практически все, с кем он, по воле служебных обязанностей, сумел пересечься. Это были и секретари директоров департаментов, которые отмечали его учтивость и деловитость, и делопроизводители, видевшие в нем большой потенциал бюрократа, и даже сторонние люди, не из учреждения, с которыми так или иначе приходилось работать Ивану Александровичу. Даже строгая Инесса Карловна сменила свой колючий взгляд на какой-то любопытствующий.

Сам же Политов держался ото всех отстраненно, подчёркнуто равнодушно, если не сказать вовсе – холодно. Однако при этом старался показывать доброжелательность. Такое несколько иезуитское поведение он придумал для себя ещё давно. Он заметил, что это помогает расположить к себе людей так, чтобы получить всё от них необходимое, но самому ещё не переступить ту черту, после которой и сам Политов может оказаться им чем-то обязан. Он иногда даже дивился, как отзывчивы и просты, в своей сути, могут быть люди. Казалось бы, ничего ты им ещё не сделал, ничего не обещал, а только попросил по-доброму, а они уже готовы тебе во всём помогать и сопутствовать. Такую же тактику Иван Александрович избрал и в отношениях со своим непосредственным начальником – Жигиным. Он старался сходиться с ним исключительно только в делах, и ни в коем случае не показывать никакой подобострастности, впрочем, и являясь его подчинённым. Однако в неформальном общении, которое всё-таки нередко случалось по инициативе Жигина, ему приходилось соглашаться и некоторым образом потакать слабостям этого чванливого чиновника.

Тут надо отметить, что Политов сразу невзлюбил этого рыжего, лысоватого субъекта. Где-то в глубине души он представлял, что Жигин сильно не отличался бы от того дворника, который по утрам метет в его дворе опадающие листья, если бы первый из них сменил бы свой дорогой костюм на оранжевую жилетку с надписью эксплуатационной компании на спине и взял в руки метлу. Не видел Иван Александрович в своём начальнике какую-то аристократскую искорку, лоск, властность, которые, как правило, присутствуют у государственных служащих подобного ранга, а поэтому относился к нему с некоторой брезгливостью и даже снисходительностью. А между тем, вначале этот жалкий, в глазах Политова, человек, зорко следил за всеми действиями своего нового подчинённого и давал ему уйму советов, которые, как правило, были бесполезны, ибо располагались далеко от действительной сути вещей. Но спустя уже первую неделю Жигин словно бы в раз позабыл, что Иван Александрович является новичком и что работает он тут совсем недавно, а поэтому начал требовать с него, как и с прочих. Но всё же одно из наставлений, которые выдал Жигин своему подчинённому, Политов твёрдо усвоил. Сперва оно показалось Ивану Александровичу очень странным и нелепым, но потом, как выяснилось, всё было много серьезнее, чем на первый взгляд.

– Иван, – как-то раз, зайдя в утренние часы в кабинет помощников, обратился к Политову Жигин. Это произошло в самые первые дни министерской карьеры Ивана Александровича. – Я вот что забыл тебе сказать, – задумчиво продолжил он.