Страница 59 из 68
...Наступил день отъезда Куницы. Вечером вместе с Маремухой мы отправились к Юзику домой.
У ворот усадьбы Стародомских топчется запряженная в линейку их тощая лошадь. Чтобы отвезти Юзика к поезду, его отец снял с линейки черный фургон - собачью тюрьму.
- Давай, тато, скорей. Опоздаем, - раздался за воротами голос Куницы, и он выбежал на улицу.
Куница одет по-праздничному. На нем голубая шелковая рубашка, сшитая из куска скаутского знамени - из того самого куска, который достался ему по жребию. Ворот рубахи наглухо застегнут; новенькие перламутровые пуговки так и переливаются на голубом шелке. На Кунице какие-то особенные серые брюки, чуть ли не из настоящей шерсти, на ногах деревянные сандали. Я никогда не видел Юзика таким нарядным, гладко причесанным. Ишь нарядился, прямо франт!
- Ну вот... сейчас поедем, - увидев нас, тихо сказал Куница. Видно, ему было не по себе в этом наряде - он стыдился и своей новой рубашки, и новых штанов.
- Это все твои вещи? - спросил Маремуха, показывая на маленькую плетеную корзинку.
- Ага, мои! Тут белье, пирожки... - устанавливая корзинку на линейке, сказал Юзик.
Вышел кривоногий Стародомский с кнутом в руках.
- Тато, можно, чтобы хлопцы тоже с нами поехали? - попросил Куница. Они пришли провожать меня.
- Ладно, садитесь, - разрешил Стародомский. И пока он расправлял поводья, мы уселись на линейку.
- А твоя мама не поедет? - шепнул Маремуха.
- У мамы ноги опухли, ревматизм, - сказал Куница.
Линейка трогается.
Мы едем к вокзалу. Тощая лошадка хорошо бежит. Линейка так дребезжит и подпрыгивает на камнях, что нам трудно разговаривать друг с другом. Лишь за городом, выехав на мягкую и ровную проселочную дорогу, мы заговорили, и Куница напомнил мне:
- Так гляди же, пиши!
- А к нам сегодня Григоренчиха с Котькой за вещами прибежала. Ее выпустили, а доктор сидит! А может, его уже расстреляли? - прошептал Маремуха, поглядывая на Куницыного отца.
- С Котькой? А откуда взялся Котька? - насторожился Куница.
- Из Кременчуга приехал. Наверное, горничная ему написала про все, вот он и вернулся, - объяснил Маремуха.
- И у вас живет, да? - насупившись, спросил Куница.
- Нет, что ты! Он не у нас. Он у Прокоповича живет, у директора. Прокопович их взял к себе на квартиру, - ответил Петька.
- Вы смотрите не поддавайтесь Котьке! - сказал Куница. - Он сейчас подмазываться к вам будет.
Но вот показался вокзал. Нам уже виден хвост поезда, который повезет Куницу в Киев.
Эх, счастливый Юзька, уезжает! Хорошо, наверное, жить в Киеве! Ведь Киев большой, красивый город, в нем много трамваев и совсем рядом протекает Днепр. Я бы с удовольствием поехал с Куницей вместе.
У железной ограды вокзального палисадника Стародомский осадил лошадь и, соскочив с облучка, привязал поводья к стволу клена. Через маленький грязный зал мы вышли на перрон. Посадка уже началась. В окнах вагонов видны люди.
- Давай-ка сюда, Юзьку! - показал Стародомский сыну на предпоследний вагон, в котором было не так много народу. - Этот до самого Киева пойдет? на всякий случай спросил он у стоящего в тамбуре красноармейца.
- До Киева, отец, до Киева, - ответил красноармеец, поправляя пояс.
- А ты, служивый, в самый Киев едешь? - осторожно спросил у красноармейца Стародомский.
- Я - дальше, в Брянск. В Киеве у меня только пересадка, - охотно объяснил красноармеец.
- Сделай такую милость, присмотри по дороге за моим сынком! - попросил Стародомский. - Он у меня в первый раз по железной колее едет.
- Ладно, не пропадет. У меня рядом полка свободная, - сказал красноармеец.
И вот Куница в вагоне. Через окно видно, как белеет на верхней полке его корзинка. Он расстегнул воротник рубашки и высунулся к нам. А мы стоим на перроне рядом с низеньким отцом Куницы. Тяжело бывает провожать знакомых, видеть перед собой мелькающие вагоны отходящего поезда, еще тяжелее провожать друга, товарища, с которым прожито столько веселых и тревожных дней...
А когда загудел в последний раз паровоз и поезд тронулся, я, глядя на уходящие вагоны, почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Квадратик последнего вагона становится все меньше и меньше, стихает далекий стук колес, расходятся с перрона люди, и вскоре пассажирский поезд, увозящий Куницу, исчезает за поворотом в желтеющем широком поле.
ОДИННАДЦАТАЯ ВЕРСТА
На другой день после отъезда Куницы Маремуха принес мне лобзик. Еще вчера я просил его об этом. Я хотел лобзиком пропилить дырку в стенке крольчатника, чтобы устроить там турманам настоящую голубятню. Я уже и досок припас для нее и гвоздей. Прежде чем приняться за работу, я предложил Петьке поесть вместе со мной. Тетка ушла на речку полоскать белье и оставила мне в глиняной миске гречневой каши с молоком. Вооружившись деревянными ложками, мы с Петькой сели за стол и принялись за кашу. В это время из своей комнатки к нам на кухню вышел Полевой.
- Тише! Ложки поломаете! - засмеялся он, остановившись у порога.
Петька Маремуха сразу присмирел и отложил ложку.
- Слушайте, молодцы, кто из вас знает дорогу в Нагоряны? - вдруг спросил нас Полевой.
- Я знаю. А что?
- Хорошо знаешь? - пытливо посмотрел на меня Нестор Варнаевич. Широкоплечий, лохматый, он стоял в дверях, загородив собой весь проход. Ворот его гимнастерки был расстегнут, на груди алели три остроконечные красные полоски - их звали "разговорами".
- А как же? Хорошо знаю! У меня там дядька живет, - сказал я, предчувствуя какое-то интересное дело.
- Мне надо за фуражом съездить, - медленно объяснил Полевой. - Хочешь прокатиться со мной?
Еще бы! Как не хотеть! Но я спокойно, безразличным тоном ответил:
- Верхом поедем или как?
- Нет. На бричке. Наши лошади останутся здесь.
- А Петьке можно? - показал я на Маремуху.
Он, бедняга, жалобно, с тоской смотрел на Полевого. А тот, поглядев на Маремуху, сказал:
- Ну что ж, хорошо, езжайте вдвоем!
Петька чуть не подпрыгнул от радости. Подумать только, какое счастье: проехать столько верст на казенных лошадях, да еще вместе с красноармейским командиром!
И вот после обеда мы прибежали к Полевому в епархиальное училище.