Страница 12 из 121
В коридоре послышались гулкие шаги. Это шел из канцелярии Нестор Варнаевич. Был он в своей защитного цвета стеганке, в кепке, сдвинутой на затылок и открывавшей его высокий загорелый лоб. Мы посторонились, давая проход Полевому к щиту с газетой, но он улыбнулся и сказал:
- Читайте, читайте! Я уже отлично знаю, что там написано.
Подбежав к Полевому, Сашка Бобырь неожиданно спросил:
- Нестор Варнаевич, а что значит "де-эр"?
Хлопцы засмеялись. Немного помедлив и скрывая улыбку, Полевой серьезно сказал Бобырю:
- "Де-эр" - это, вероятнее всего, доктор.
- Какой же он доктор, Печерица? - не унимался Бобырь. - Доктора по больницам народ лечат, а этот хором дирижирует и учителями заведует. Разве такие доктора бывают?
- Разные доктора есть, - сказал Полевой. - Необязательно только по медицинской части. Печерица - галичанин. А надо вам сказать, в Галиции очень любят щеголять такой степенью "доктор". Вот в том легионе "галицких сичовых стрельцов", что вместе с австрийцами против русской армии сражался в мировую войну, почти все офицеры себя докторами называли. Среди них всякие доктора бывали: юридических наук, философии, филологии, ветеринарных наук... Может, Печерица тоже такой доктор, скажем - музыкальных наук.
- Раз галичане вместе с австрияками против нас шли, зачем их сюда пускают? Мало тут здешних подпевал петлюровских осталось! - не унимался Бобырь.
- Не смей говорить так, Бобырь! - воскликнул Полевой. - Никогда не суди о целом народе по его отщепенцам... Галичане - хороший, трудолюбивый, честный народ, родные братья наши. Говорят на том же языке, что и мы, живут на исконной украинской земле.
И Нестор Варнаевич напомнил нам, как совсем недавно, на XIV съезде партии, говорилось, что Версальский договор искромсал ряд государств и только в результате этого наша Украина потеряла Галицию и Западную Волынь.
- Уж кто-кто, а я хорошо знаю галичан, - продолжал Полевой. - После захвата Перемышля меня там, в Галиции, тяжело ранило... Армия ушла, а я остался без сознания, один в поле. Так что же ты думаешь, эти люди меня выдали австрийцам? Ничего подобного! Больше года я пролежал в хате у одного крестьянина, в селе Копысне. Доктора ко мне тайком из Перемышля привозили, дважды операцию он в простой светлице делал, заботились галичане обо мне, как о родном... Эх, свидеться бы когда-нибудь с этими людьми! Подумать только: маленький Збруч нас от них отделяет. И не вина тех простых тружеников-галичан, что они в чужой неволе очутились и томятся там который уже год.
...Когда мы вышли из фабзавуча и направились в общежитие обедать, очень впечатлительный и души не чаявший в Полевом Маремуха напустился на Сашку:
- Не мог другое время выбрать для расспросов? Видит, человек расстроен, обругали его в газете, обругали ни за что, а он к нему со своими расспросами: "Что такое "де-эр"?" Хочешь знать, что такое "де-эр"? "Де-эр" это такой дурак, как ты!
- Тише ты, не кричи! - оправдываясь, буркнул Саша. - А может, я нарочно, чтобы он не так печалился, хотел его отвлечь! Что? - И, довольно ухмыляясь, Сашка чихнул.
Я помнил, как любили и уважали Полевого курсанты совпартшколы, когда он был у них секретарем партийной ячейки.
Однажды, еще в совпартшкольские времена, Полевой зашел к нам домой. Мы жили во флигеле, возле главного здания. Отца дома не оказалось - он печатал в маленькой типографии школьную газету "Голос курсанта". Полевой увидел на моем столе альбомчик со стихами. Привычка заводить себе такие альбомы к нам, ученикам трудшколы, перешла от гимназистов. Девочки-одноклассницы наклеивали в альбом картинки, рисовали от руки всякие цветочки - нарциссы да тюльпаны, а рядом царапали сердцещипательные стишки о прекрасных розах, белокрылых ангелах, арфах, незабудках и прочих пережитках старого мира.
Совестно теперь признаться, но такой альбомчик был и у меня. Приятели писали в нем стишки с разными пожеланиями. Я обмер, когда Нестор Варнаевич полистал мой альбом, усмехнулся, а потом, присев к столу, взял ручку и написал на чистом листочке:
...Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья! Бурей полный,
Прям и крепок парус мой...
Написал без спросу, встал и, ни слова не сказав, ушел.
Все это меня, помню, очень удивило. Сперва я подумал, что это акростих. Прочел все заглавные буквы сверху вниз - ничего не получилось. Мне понравился поступок Полевого. Было приятно, что он не гнушается поддерживать отношения с таким пацаном, как я.
Здесь же, в фабзавуче, всякий понимал, что Полевой с виду строгий и грубоватый, но очень доброй души человек. Целые дни он проводил в школе и старался изо всех сил, чтобы из нас вышли опытные рабочие и хорошие люди.
Мы все любили директора. Статья Печерицы ошарашила нас. Хотя Полевой и не показывал виду, что эта статья его хоть сколько-нибудь задела, но мы догадывались, что это только перед нами он держится так спокойно, на самом же деле ему было очень горько.
После обеда, с двумя трамбовками под мышкой, я шел из кузницы к воротам школы. У ворот меня окликнул Никита Коломеец:
- Сегодня после занятий внеочередное бюро.
- Вот хорошо! А меня уже Тиктор спрашивал...
- О Тикторе вряд ли сумеем сегодня поговорить. Есть дело поважнее, сказал Коломеец.
- Что-нибудь случилось?
- Ты ничего не знаешь?
- Нет... А что?
- Печерица хочет закрыть наш фабзавуч.
- В самом деле?
- Ну, правду говорю!
- А нас куда?
- Кого в кустари, кого на биржу труда, а кого до папы с мамой на семейное иждивение, - криво улыбаясь, сказал Коломеец, и мне даже показалось, что он разыгрывает меня.
- Не может этого быть! Ты шутишь, Никита?
- Да какие могут быть шутки! Приходи, словом, на бюро, - коротко отрезал Коломеец.
ЧТО ЖЕ БУДЕМ ДЕЛАТЬ?
За все время нашего обучения в школе еще не было у нас такого горячего и бурного заседания бюро, как в тот вечер. Давно погасли огни в окнах соседних домов, давно с грохотом закрылись гофрированные шторы в магазинах Старого города, а мы все еще спорили до хрипоты, доказывая друг другу, как надо поступить...