Страница 11 из 121
- Не какому-то спекулянту, а твоему заказчику Бортаевскому.
- Почему он мой заказчик? Удивляюсь! - Яшка сделал наивное лицо.
- А чей же он заказчик, мой? Не придуривайся лучше, бюро все известно.
- Что может быть известно, не понимаю! Наябедничал кто-то ради склоки, а вы...
Дальше я сдержаться не мог. Мало того, что Яшка не хотел откровенно, как подобает комсомольцу, признать свою вину, он вдобавок еще прикидывался дурачком!
Я сказал строго:
- Бюро известно, Тиктор, что ты в рабочее время формовал детали для частной мастерской Бортаевского, ты продавал их ему, ты...
- Ну и что ж такого? - оправдывался Тиктор. - Я все это своими руками делал, из собственного алюминия и совсем не в рабочее время.
- Неправда! В рабочее время. Ну, зачем ты врешь?
- Сам ты врешь! Я оставался после работы, когда ты уходил, и формовал.
- Да? А песок, а инструменты, а модели чьи - разве не государственные? А скажи-ка, что ты делал в тот день, когда Козакевич унес к слесарям переделывать модель маховика? Помнится мне, ты формовал шестеренку для мотоциклетки.
Припертый к стенке, Тиктор смущенно буркнул:
- Я же тогда в простое был. Это другое дело. Нечего мне было делать, ну и взял ту шестерню. А тебе того императора-кровопийцу можно было формовать? Я тоже учился на этой шестеренке.
- Учился, чтобы потом получать от спекулянта деньги на водку...
- Слушай, ты, - грозно прикрикнул Тиктор, - не пугай меня спекулянтом! Я спекулянтов больше тебя ненавижу. А потом, нужно еще доказать, что Бортаевский спекулянт. Он кустарь - это верно, но он мастер и сам работает. А в прошлом в Одессе на заводе имени Октябрьской революции работал. Таких мастеров еще поискать нужно! Кто перебрал мотоцикл для Печерицы? Бортаевский! А ты - "спекулянт"!
- Погоди, Тиктор, - заметил я очень спокойно, - ведь минуту назад ты сам назвал Бортаевского спекулянтом.
- Я?.. Ничего подобного! - возмутился Яшка.
- Как же! Сам ведь сказал, что "дал по зубам какому-то спекулянту". У меня память хорошая. Заврался ты...
- Ты, Манджура, брось, меня не пугай! И на кукан не лови, окончательно запутавшись и от этого свирепея, закричал Яшка. - Ты, брат, еще зелен со мной так разговаривать! Я чистокровный рабочий. Мне понятно, почему вы все на меня напали: вам завидно, что я лучше вас зарабатываю! Вы бы сами взяли у Бортаевского заказы, но он их вам не даст, и даже без денег, испортите! Перебиваются кое-как с хлеба на квас на свою стипендию, а если я не хочу нищенствовать, травить меня начинают. Исключайте меня из комсомола! Наплевать мне на вас. Я не карьерист, а рабочий парень!
- Вот теперь я вижу, что тебя обязательно надо исключить из комсомола! - сказал я Тиктору, глядя ему прямо в глаза. - Если ты можешь бросаться такими словами...
- Молодые люди, это что за митинг в рабочее время? - заходя в шишельную, строго спросил Козакевич. - Начистил шишек, Манджура? Вот эти? Пожалуй, довольно на сегодня. Теперь так: оденься да лети в фабзавуч. Получишь в кузнице для нас плоские трамбовки.
Разгоряченный спором с Тиктором, не запахивая чумарки, я вышел на улицу.
Было удивительно тихо и снежно. Глаза защемило, как только я взглянул на засыпанные белым глубоким снегом огороды и дворик литейной.
На ветках деревьев лежал пушистый снег. Передо мной пронеслась юркая синица-московка с черным хохолком на голове, задела крылышками веточку клена, и целая груда снега неслышно осыпалась с дерева.
Посредине Больничной площади уже протоптали узенькую тропиночку.
Я шел медленно, словно по тесному коридору, и полы моей чумарки сметали снег. Пласты снега лежали на крышах маленьких домиков, окружавших площадь; кустики сирени и жасмина в палисадниках торчали из-под снега, как перевернутые метлы; даже узенькая высокая железная труба над заводом "Мотор" с одного бока была облеплена хлопьями снега.
"Хорошо я отрезал Тиктору: "Такого хулигана, как ты, нам не нужно!" Да нет, в самом деле, - нашкодил, замарал звание комсомольца, а сейчас еще протестует, будто все вокруг него виноваты, а он один прав. Будет хорошим, честным парнем - кто ему плохое слово скажет! Ведь мне лично он решительно ничего не сделал: я за организацию болею. Как он понять этого не может! Если он смолоду к жульничеству привыкает, государство обманывает, от масс отрывается, то что же из него позже станет? Ведь советовали ему в прошлом году перестать водиться с Котькой Григоренко. Говорили мы ему с Петром: "Смотри, Яшка, не промахнись! Мы того Котьку еще с детства знаем: его батька ярым петлюровцем был, людей наших выдавал, а у этого сыночка тоже нутро чуждое. Разве он тебе компания?" Послушал нас Тиктор? Где там! Сами, мол, с усами. Что, мол, вы, зеленые, меня учите! В обнимку с Котькой по Почтовке шатались, на свадьбы да на вечеринки к кулацким деткам в соседнее село ходили, а потом этот Котька сбежал за кордон. Видно, большие грехи за ним водились, раз на такое решился. А Тиктор обмишурился: дважды его, комсомольца, вызывали для серьезного разговора как близкого приятеля Григоренко. Ходил нос повесив, а сейчас опять наново все начинает..."
Размышляя так наедине с самим собой посреди огромного снежного простора, я пересек площадь и спустился в кузницу.
Трамбовки еще не были готовы, и в ожидании, пока их откуют, я поднялся в слесарную. Уже начался перерыв, и все разбрелись. Удивительно тихо было в слесарной. У тисков, обсыпанных опилками, никто не стоял. Я направился в красный уголок и там, около витрины со свежей газетой, увидел наших ребят. Прижимая друг друга к деревянной витрине, они с особенным вниманием читали газету "Червоний кордон". Я протиснулся поближе.
"Мертворожденная школа", - прочел я заглавие статьи и сразу понял, о чем идет речь. В этой статье, подписанной "Д-р Зенон Печерица", говорилось, что директор фабзавуча Полевой саботировал проведение украинизации, долгое время держал у себя в школе педагога, не умевшего разговаривать на украинском языке; когда же педагог был уволен, Полевой организовал сбор денег для приобретения ему ценного подарка. В конце статьи Печерица, между прочим, писал, что само существование школы фабзавуча в нашем маленьком городе, где нет промышленности, является курьезом.