Страница 12 из 104
По отношению к подросткам, кроме того, широко практиковался институт ученичества. Подросток, принятый в кустарную мастерскую, целыми годами работал бесплатно. Да и потом, когда он работал чуть не лучше мастера, расценка его труда понижалась - за выучку. Хорошо еще, что такому выучившемуся в мастерской рабочему можно было уйти в другую мастерскую. Взаимное соперничество предпринимателей делало такой выход, пожалуй, самым распространенным.
"ЧЕРТОЗНАИ"
Прокормиться при огромных лесных и водных богатствах, имеющихся в Сысертской заводской даче, как будто можно было и независимо от заводского производства. Но редко это удавалось. Счастливцы, которым не приходилось "ломать шапки" перед заводским начальством, казались в глазах остального населения какими-то необыкновенными людьми. Их так и звали "чертознаями"; не допускали мысли, что можно без помощи сверхъестественной силы жить таким промыслом, который не зависит от заводского начальства.
Большинство из этих "чертознаев" жили охотой, рыбной ловлей и дикой пчелой.
Для охотника был простор на лесной площади заводского округа. Некоторые удачливые, как, например, полдневской старик Булатов, в зиму забивали голов по десять - пятнадцать лосей, что превышало годовой заработок наиболее квалифицированного рабочего. Кроме "зверя" (лося), били много козлов и волков. Птицей такие охотники-специалисты редко "займовались". В летнюю пору они бродили по лесу, изучая места стоянки и водопоя лосей и козлов, а также подыскивая наиболее богатые "ягодные бора".
В пору сбора малины около "чертознаев" составлялись особые артели, устанавливалась "верховая веревочка" от пункта к пункту до Екатеринбурга, и доставка этой скоропортящейся ягоды на екатеринбургский базар шла беспрерывно. Особенно много малины шло с участка Бардым - в верстах семидесяти - восьмидесяти от Екатеринбурга.
Брусника тоже давала заработок. Здесь "чертознаи" просто продавали за известный процент свое знание леса. Так и рядились: если в день по два ведра на "борщицу" - столько-то, если по три ведра - столько-то.
Эти же лесные люди занимались и дикой пчелой, имея иногда свыше сотни бортей в разных концах леса.
В общем заработок охотников был довольно значителен, и некоторые из них жили лучше заводских служащих. А так как при этом была еще полная независимость от заводского начальства, то положение "чертознаев" казалось завидным. Их даже немножко побаивались. Но желающих заняться этим ремеслом было все-таки немного. Видимо, сознавали, что охота может быть выгодна лишь при условии, если ею промышляют немногие. Мешало, конечно, отсутствие денег "на обзаведение".
Жизнь в лесу накладывала особый отпечаток. Обыкновенно "чертознаи" избегали шумных праздничных сборищ, почти никогда не гуляли в кабаках и редко, а то и вовсе не показывались в церкви.
Были, правда, среди охотников и люди другого склада: забулдыги и пьяницы, которые тоже "промышляли с ружьишком". Выследить медведя, устроить облаву на волков, показать места выводков птицы - было их главным заработком. Но такие охотники назывались уже не "чертознаями", а "барскими собачонками". К "чертознаям" же относили и рыбаков, которые специально занимались рыболовством.
Рыбы в заводских прудах было довольно много, и рыбаков было больше, чем охотников. На Верхнезаводском пруду, верстах в трех от плотины, был даже особый рыбацкий поселок -"Рыболовные избушки", где несколько семейств жили постоянно. Часть занималась рыболовством поневоле, пока не найдется работа на заводе, но некоторые только этим и жили. Из постоянных рыбаков мне помнятся двое: Клюква и Короб. Оба уже были стариками, когда я их узнал. Смолоду, еще в пору крепостничества, они работали на заводе: один "в горе" (на рудниках), другой - "коло домны", но уж давно "отстали" и поселились на "Рыболовных избушках". Хотя цена рыбы была невысока, но оба старика жили безбедно и порой жестоко пьянствовали.
Клюква был высокий сухощавый человек с кудрявой бородой и пышной шапкой седых волос. Жил он бобылем и вел свое хозяйство так, что многим хозяйкам можно было поучиться. Своих "дружков" он охотно принимал в избушке и балагурил с ними до рассвета, но ко всякого рода заводской знати, приезжавшей иногда на "Рыболовные избушки", относился недоброжелательно. Это недовольство старику приходилось скрывать, поэтому он применял особые приемы отказа в гостеприимстве: не держал самовара, развешивал без всякой надобности сушить сети в избушке, а раз даже, ожидая большого съезда "дорогих" гостей, высмолил в избушке стены и лавки - "для прочности и чтобы блоха не велась".
Короб был семейный, хозяйственный человек. Угрюмый, неразговорчивый, огромный и неуклюжий. В его просторной избе часто останавливались приезжавшие из Сысерти гости-рыбаки, но их принимала обыкновенно одна старуха Коробиха. Старик, еще издали увидев лодку с заводскими гостями, забирал какую-нибудь снасть и уходил, заказав жене: "Мотри, рыбу не продешеви! За молоко цену сразу сказывай, а то отвалят двугривенный, да и пой их за это молоком. Ежели спрашивать станут - куда уехал, скажи - на Карасье. А в случае Санька (сын) придет - пошли ко мне на "лабзы".
Рыболовецкая сноровка приносила Клюкве и Коробу всегда особую удачу. Их соседям по "Рыболовным избушкам" и заводским жителям такая постоянная удача казалась чем-то необыкновенным.
- Небось, пудовая щука всегда Коробу либо Клюкве на острогу попадет. А ты, сколь ни езди, - все десятерик.
- Вот вчера утром чуть не рядом с Клюквой сидел, а разница. У него без передыху берет, покурить некогда. а у меня жди-пожди. Да и ерш-то у него на отбор, а мне все мелочь суется, хоть бросай. Как это понимать?
- Словинку знают. Не без того.
- Это правильно говоришь. Известно, целый век на рыбе не проживешь без "чертознайства-то".
Так и слыли эти независимые от заводского начальства охотники и рыбаки необыкновенными людьми, которым помогает лесная и водяная сила. Может быть, вера в их "чертознайство" и не была особенно крепкой, но уверенность, что они "знают словинку", держалась твердо.