Дикое племя

— Теперь, когда все твои люди исчезли, — вновь заговорил белый работорговец, — почему бы тебе не взять меня в Вирджинию или в Нью-Йорк, где у тебя есть черные, занятые на работах. Я до смерти устал от этой страны.

— Оставайся здесь, — приказал ему Доро. — Ты еще можешь быть полезен. Я вернусь сюда.

Дейли вздохнул.

— Я уже почти смирился с тем, что очень хотел бы стать одним из тех странных созданий, которых ты называешь своими людьми, — заметил он.

Доро лишь улыбнулся и приказал капитану корабля, которого звали Джон Вудли, заплатить за Окойю и проводить Дейли на берег.

— Скользкий маленький сукин сын, — пробормотал Вудли, когда Дейли ушел.

Доро промолчал. Вудли был одним из самых обычных сыновей Доро, без всяких талантов, и он давно недолюбливал Дейли. Это очень забавляло Доро, поскольку он считал, что эти люди очень похожи друг на друга. Вудли был сыном от случайной любовной связи, которую Доро завел в Лондоне лет сорок пять тому назад с дочерью торговца. Доро женился на ней и обеспечил ее положение, когда узнал, что она ждет ребенка. Но он очень быстро оставил ее вдовой — правда, весьма состоятельной. Доро видел Джона Вудли только дважды за все время, пока тот не достиг зрелого возраста. В его второй визит, когда Вудли выразил желание уйти в море, Доро отправил его на корабль к одному из самых способных мореходов, где тот мог изучить морскую науку. Вудли пошел собственной дорогой. Он мог бы разбогатеть, мог бы командовать большим кораблем, а не этим маленьким суденышком. Но он сам сделал свой выбор и остался рядом с Доро. Подобно Дейли он находил удовольствие в том, что был проводником той силы, которой обладал Доро. И, подобно Дейли, он завидовал многим другим, кому Доро оказывал больше внимания и уважения.

— Этот маленький язычник отправился бы сегодня вместе с тобой, если бы ты разрешил ему, — сказал Вудли. — Он ничем не лучше любого из его черномазых. Не понимаю, зачем он нужен тебе.

— Он работает на меня, — сказал Доро. — Работает, так же как и ты.

— Это не одно и то же!

Доро пожал плечами, но не стал опровергать его слова. Вудли знал гораздо лучше, чем Дейли, насколько их положение было одинаковым. Он проработал очень много лет рядом с гораздо более одаренными детьми Доро, и мог реально оценивать собственное значение. Он знал, что выжившие ныне поколения сыновей и дочерей Доро будут населять город. Он знал, как легко они оба — и он, и Дейли — могут быть заменены. Через некоторое время он вздохнул, точно так же, как вздохнул Дейли.

— Мне показалось, что те двое черных, которых ты привел на борт, имеют какие-то особенные таланты, — заметил он.

— А вот это верно, — ответил Доро. — Это кое-что новенькое.

— Безбожные животные! — с горечью пробормотал Вудли. Затем повернулся и пошел прочь.

4

Энинву испугалась корабля, но еще больше его испугался Окойя. Он видел, что большую часть людей здесь составляют белые, а в своей жизни он имел лишь отрицательный опыт общения с ними. А кроме того, рабы-мужчины говорили ему, что все белые являются людоедами.

— Они увезут нас в свою землю, откормят, а потом съедят, — так объяснил он свои ожидания Энинву.

— Нет, — заверила его Энинву. — У них нет такого обычая поедать мужчин. А если бы даже и был, то наш хозяин никогда не разрешит проделать это именно с нами. Он очень могущественный человек.

Окойя вздрогнул.

— Он не человек.

Энинву внимательно взглянула на него. Как ему удалось так быстро раскрыть столь необычную сущность Доро?

— Это он купил меня, а затем продал белым. Я запомнил его. Он еще и бил меня. У него то самое лицо и та самая кожа. Только внутри поселилось что-то другое. Какой-то дух.

— Окойя. — Энинву старалась говорить как можно мягче. Она ждала, когда он перестанет смотреть в пространство неподвижным испуганным взглядом и повернется в ее сторону. — Если Доро дух, — продолжала она, — то это означает, что он помог тебе, когда убил твоего врага. Разве это причина, чтобы его бояться?

— Ты тоже боишься его. Я вижу это по твоим глазам.

Энинву печально улыбнулась.

— Возможно, не так сильно, как следовало бы.

— Он дух!

— Ведь ты знаешь, Окойя, что я родственник твоей матери.

Некоторое время он молча смотрел на нее. И наконец спросил:

— Ее люди тоже оказались в рабстве?

— Нет, когда в последний раз я видел их.

— Тогда как же схватили тебя?

— А ты помнишь мать своей матери?

— Она предсказательница. Ее голос — это голос самого бога.

— Мать твоей матери зовут Энинву, — сказала она. — Она часто кормила тебя толченым разваренным бататом и лечила болезни, которые угрожали твоей жизни. Она рассказывала тебе самые разные истории про черепах, обезьян… и птиц… А временами, когда ты смотрел на нее, сидевшую в тени костра, тебе даже казалось, что она сама становилась одним из этих созданий. Сначала ты пугался всего этого, а затем радовался. Ты все время расспрашивал об этих историях и о превращениях. Тебе очень хотелось самому это испытать.

— Я был ребенком, — сказал Окойя, — и все это лишь снилось мне.

— Нет, ты все время бодрствовал.

— Ты не можешь этого знать!

— Но я знаю.

— Я никогда и никому не говорил об этом!

— А я никогда и не думал, что ты мог сказать, — успокоила его Энинву. — Даже будучи ребенком, ты словно бы знал, когда можно говорить, а когда следует помалкивать. — Она улыбнулась, вспоминая, каким он был выдержанным ребенком, когда отказывался кричать от боли во время болезни. И с таким же упорством он отказывался смеяться, когда она пересказывала ему старые басни, оставшиеся в памяти еще от рассказов ее матери. Тогда ей удалось поразить его своими перевоплощениями, так что он стал проявлять к ним явный интерес.

Она продолжала говорить очень тихо и спокойно.

— А помнишь ли ты, Окойя, что мать твоей матери имела отметку вот здесь? — Она провела пальцем под своим левым глазом, где должен был проходить старый шрам. Едва она сделала это, ее кожа постарела и покрылась морщинами, и шрам отчетливо проступил на прежнем месте.

Окойя стрелой метнулся к двери.

Энинву поймала его и легко удержала, несмотря на его рост и силу.

— Разве я сейчас не та, кем была раньше? — спросила она, когда их борьба утихла.

— Но ты мужчина! — задыхаясь выкрикнул он. — Или дух.

— Я не дух, — сказала она. — И разве составило бы труд для женщины, которая могла превращаться в черепаху или обезьяну, стать мужчиной?

Он вновь начал вырываться. Он был молодым мужчиной, а отнюдь не ребенком. Та легкость, с которой дети воспринимают невозможное, прошла. Она не решилась отпустить его, чтобы в своем нынешнем состоянии он, чего доброго, не прыгнул в воду и не утонул.

— Если ты успокоишься, Окойя, я стану вновь той самой старой женщиной, которую ты помнишь.

Он все еще продолжал сопротивляться.

— Нвадьяни , сын моей дочери! Разве ты забыл о том, что даже боль, вызванная болезнью, не могла заставить тебя заплакать, но ты плакал от обиды, что не можешь подобно мне изменять облик?

Он прекратил сопротивляться и, задыхаясь, застыл в ее крепких объятиях.

— Ты сын моей дочери, — сказала она. — Я не причиню тебе вреда.

Теперь он успокоился, и она решила отпустить его. Однако в целях безопасности юноши она постаралась встать между ним и дверью.

— Так ты хочешь, чтобы я стала такой же, как была? — спросила она его.

— Да, — шепотом ответил он.

И она вновь стала старухой. Ей очень легко удавалось вернуть этот хорошо знакомый облик. Ведь она столько лет жила в нем.

— Вот теперь это ты, — с удивлением проговорил Окойя.

Она улыбнулась.

— Ты узнаешь? Так почему ты должен пугаться старой женщины?

К ее удивлению, он только рассмеялся.

— Для старухи у тебя всегда было слишком много зубов, и еще эти необычные глаза. Люди говорили, что сквозь них смотрит сам бог.