Карта императрицы

Мура поражалась самообладанию английского гостя. Вот он, английский стоицизм! А растерянный Ипполит Прынцаев интересовался только одним: уверен ли мистер Стрейсноу, что рана обработана надлежащим образом, исключающим нагноение?

Брунгильда же потребовала, чтобы Мура и Ипполит перестали терзать сэра Чарльза ненужными расспросами. Они своим нежданным визитом и так поставили мистера Стрейсноу в неловкое положение. Она вызвала коридорного и строгим тоном велела ему присматривать за приболевшим мистером Стрейсноу.

Брунгильда испытывала облегчение: накануне по дороге в театр она заметила сэра Чарльза или человека, похожего на него, возле подворотни вблизи Поцелуева моста, и теперь таинственное видение получило объяснение. Никакой мистики: сэр Чарльз посещал доктора.

Случившаяся с мистером Стрейсноу беда не смогла отвлечь Муру от тревожащих ее мыслей. Вчера в Аничковом дворце Брунгильда так увлеклась беседой с Дмитрием Андреевичем, что даже не заметила среди гостей доктора Коровкина. Она и сама обратила внимание на Клима Кирилловича лишь тогда, когда началась церемония освящения… Осторожно ступающий доктор Коровкин, необычно элегантный, нарядный, излучающий свежесть, зачем-то подбирался к маленькой боковой двери.

Почему Клим Кириллович не сообщил им, что приглашен в Аничков? Догадки, сомнения клубились в душе Муры всю ночь. Утром, сославшись на утомление, Мура отказалась ехать на курсы. До лекций ли ей сейчас? Она уныло позавтракала в одиночестве и отправилась в гостиную, где с кипой газет расположилась Елизавета Викентьевна.

Мура взяла с шестигранного столика старый номер «Журнала для всех» и, найдя опубликованную там статью Ключевского «Петр Великий среди своих сотрудников», попыталась углубиться в чтение.

— Мурочка, доченька, — вдруг встрепенулась Елизавета Викентьевна, — извини, что отвлекаю. Но послушай, какое любопытное утверждение: Покровский считает, что историческая наука не может определить, когда была битва на Калке.

Мура подняла голову от статьи Ключевского.

— Битва на Калке, насколько мне известно, была в 1223 году.

— Господин Покровский утверждает, что год битвы установлен по описанию затмения.

— Правильно, — отозвалась нетерпеливо Мура. — Есть способы астрономической датировки.

— А господин Покровский пишет, что в летописях одно и то же затмение описано и под 1223 годом и под 1473. Неужели битва на Калке могла быть в пятнадцатом веке?

— Здесь какая-то ошибка, мамочка, — Мура дернула левой бровкой, — в пятнадцатом веке битвы на Калке быть не могло. В пятнадцатом веке воевали уже огнестрельным оружием…

Она вспомнила по ассоциации: пятнадцатый век, огнестрельное оружие, странная карта на стене Екатерингофского дворца…

В прихожей раздался звонок, слышно было, как завозилась у входной двери Глаша, до Муры донесся ее радостный голос, и через минуту горничная ввела в гостиную румяного и улыбающегося доктора Коровкина.

— Добрый день, дорогая Елизавета Викентьевна! Любезнейшая Мария Николаевна! — Лицо Клима Кирилловича излучало неподдельную радость. — Есть ли известия от Николая Николаевича?

— Ждем телеграммы о возвращении, — ответила профессорская жена. — А как поживает Полина Тихоновна?

— Шлет поклоны, благополучно здравствует, благодарю вас. — Приложившись к ручке Елизаветы Викентьевны и осведомившись о ее здоровье, доктор направился к Муре. — А вы, Мария Николаевна, все в историю погружены?

Мура смутилась и захлопнула журнал. Она подала руку Климу Кирилловичу: в его дежурном поцелуе она уловила нечто за рамками обычного.

— После праздничных приключений, — сказал, усаживаясь неподалеку от Муры, доктор, — я наверстываю упущенное. Заезжал вот на Васильевском к купцу Астраханкину, судовладелец страдает почками. Навестил и решил заехать к вам. Мне кажется, я у вас не был сто лет!

Доктор обезоруживающе улыбнулся Елизавете Викентьевне, слабый отсвет его улыбки достался и Муре, на которую вежливый доктор перевел взгляд.

— Вижу, вы здоровы и благополучны, — продолжил он, — и Брунгильда Николаевна, надеюсь, в здравии?

— Она в консерватории, — пояснила Елизавета Викентьевна, — она так расстроилась, что из-за пожара не состоялся намеченный на вечер концерт. Следующая благотворительная акция — послезавтра. Я понимаю, это смешно, но начинаю бояться — не сгорит ли и зал Общества поощрения художников?

— А как поживает ваш английский гость? Здоров ли?

— Ой, доктор! — воскликнула Мура. — Вы же ничего не знаете! Оказывается, Чарльз в воскресенье упал у себя в гостиничном номере и напоролся на нож, который, к несчастью, держал в руке. У него резаная рана справа, на ребрах. Но он не растерялся, сам нашел врача и получил первую помощь.

— Так вот почему он не пошел в театр, — догадался доктор. И, глядя в недоумении на Муру, спросил: — Но почему он ссылался на боль в животе? Я бы не стал прописывать ему пурген, но он так красочно описывал симптомы. Зачем раненому слабительное? Не понимаю… Удобно ли мне навестить его, как вы думаете? — Клим Кириллович посмотрел на супругу профессора.

— Мистер Стрейсноу предпочитает самостоятельно решать свои проблемы, — вздохнула Елизавета Викентьевна, — у англичан свои причуды.

— А мы были в Екатерингофе, — доложила Климу Кирилловичу Мура, — встретили там и Дмитрия Андреевича Формозова.

— Устанавливал в Екатерингофском дворце портрет императора Петра кисти Романа Закряжного? — Губы доктора Коровкина дрогнули в иронической усмешке. — У этого молодого человека не в порядке нервы. Будьте с ним осторожнее.

— Там есть прижизненные изображения Петра Великого, — примирительно пояснила Мура. — И его вещи. И даже карта на стене висит, возле которой он экзаменовал по географии своих генералов.

— Ты говорила, доченька, что эта карта научной ценности не имеет, — отозвалась Елизавета Викентьевна.

— Карта петровского времени — большая ценность, — усомнился доктор.

— Видите ли, Клим Кириллович, — после тяжелого вздоха призналась Мура, — карта сделана руками Евдокии Лопухиной, супруги Петра. Там с географией все напутано. Север с югом поменялись местами. А у реки Амур обозначено место, где был Александр Македонский. Да вдобавок еще великий полководец закопал там пищаль.

— Погодите, погодите, — прервал ее доктор, — что-то в этом роде говорила мне княгиня Татищева два дня назад… В ее архивах имеется какой-то документ, в котором написано, что Александр Македонский закопал пищаль… А вот где — не помню. Может быть, и вблизи Амура.

— Странно, — Мура пожала плечами, — я всегда считала, что ее муж, покойный князь, был серьезным исследователем…

— Погодите, Мария Николаевна, — доктор нахмурился, припоминая, — погодите… Она сказала, что после римского Международного конгресса выставлять такие раритеты опасно…

— Боже мой! Неужели террористы покушаются и на древности?! — всплеснула руками Елизавета Викентьевна.

— Княгиня Татищева имела в виду не террористов, — опроверг страхи профессорской жены доктор Коровкин. — Она говорила, что все, не совпадающее с единым планом развития мировой истории, скоро будет уничтожено самими историками.

— Не понимаю, почему документы, противоречащие взглядам современной исторической науки, надо уничтожать? Почему бы не выставить их на всеобщее обозрение в какой-нибудь кунсткамере? — недоуменно спросила Елизавета Викентьевна.

— Придется высказать предположение не очень приятное для Муры, — Клим Кириллович ласково посмотрел на пасмурное личико девушки. — Наверное, историки опасаются, что пытливые умы вместо того, чтобы смеяться, начнут докапываться до истины и придется отменять устоявшиеся мнения.

— Они боятся, что кто-то докажет, что битва на Калке произошла в пятнадцатом веке! — подхватила Елизавета Викентьевна. — И поэтому сожгут летописи, о которых пишет господин Покровский.

— Тогда они сожгут и карту Петра Великого, — уныло предрекла Мура, — потому что она свидетельствует, что Александр Македонский жил в пятнадцатом веке. И что Петр Первый об этом знал.