Страница 5 из 80
— Сколь верст до ведьминого двора? — вдруг спросил Васю безрукий стрелец Кузьма. Вася перестал плакать и, разведя руками, сказал:
— Кто ж их ведает, может, три версты, а может — четыре.
— Так ты теперь десять раз по четыре версты оббежишь, пока три рубля соберешь, — сказал Кузьма и захохотал. И вся нищая братия вслед за Кузьмой захохотала весьма обидно.
И начались для Васи великие муки: божедомы попрятались кто куда, забившись в самые темные щели, будто тараканы в мороз. Как только Вася кого-нибудь из них отыскивал, то припертый к стене соучастник вначале клялся страшными клятвами, божился и плакал, что нет у него за душой и медной полушки, вслед за тем начинал на Васю кричать, грозиться и выталкивать из конуры вон, обвиняя его во всем случившемся, и, наконец, давал Клике копейку или две, а не десять, как было уговорено. А некие наглые — давали и полушку.
Обойдя весь город один раз, Вася посчитал собранные в кушаке деньги и заплакал.
А тут, как назло, зарядил дождь, и Вася, бегавший по всей Вологде три дня, семерых участников похода не нашел совсем, а с остальных — двадцати двух — после трехкратных поборов собрал один рубль восемь гривен и две копейки.
Промучившись три ночи, Вася добавил к собранным деньгам собственную полтину и пошел к плотницкому старосте Авдею торговаться насчет постройки избы и сарая.
Вася рассказал Авдею все по правде, без утайки: и какое ему было видение, и как подбил он черной кошке заднюю лапу и как попутал их лукавый, и пошли они — неукротимые — и безвинной вдовицы избенку и сараюшку сожгли. Только одного не сказал Вася: того, сколько у него денег и, всеконечно лукавя, предложил Авдею рубль.
— За рубль ты, убогий человек, сам избу ставь, — ответил Авдей и отвернул морду в сторону, показывая, что разговор окончен. Тогда Вася накинул полтинник, но Авдей молчал, как будто Васиных слов не слышал.
После долгих мольб и клятв в бесконечной скудости Авдей согласился выполнить работу за два рубля с полтиною и Вася, добавив ещё шесть кровных алтын, вконец расстроенным ушел от Авдея. Обиднее же всего было то, что Авдей ему, божьему человеку, не поверил и велел все деньги сначала принести, а уж потом он, Авдей, с мужиками-плотниками почнет ставить избу. Кляня Авдея безверной и скаредом, Вася отдал деньги, будто кусок собственной живой плоти оторвал.
Со старухами же, подучившими наказ отыскать Соломониду и Тимошу, вышло по-другому: отец Варавва, когда пришла к нему на кладбище странница Аграфена и стала выпытывать, куда подавались Тимошка с матерью, не ответил ничего, только засопел сильно и, взяв старуху за ворот ветхого шушуна, из сторожки своей выбил вон.
Аграфена упала в пыль и ужаснулась столь неуемной ярости слуги божьего, но, побежав, явственно слышала, как Варавва кричал, что если ещё хотя одного божедома увидит возле своей церкви — прибьет посохом. И для пущей убедительности вслед старухе посохом помахал.
А её товарка — Авдотья долго отиралась возле владычных конюшен, пока, наконец, не увидела Костю. Подошедши к нему близко, странница поклонилась в пояс и сказала, что сам владыко послал её, смиренную, проведать о том, где теперь скрывается известная ему Соломонида Анкудинова с сыном.
— А пошто владыке занадобились Соломонида с Тимошкой? — недобрым голосом спросил Костя.
— Хочет он, милостивец наш, Соломониду, убогую вдовицу и сынка её у себя приютить, пока его же, милостивца, соизволением не поставят им божедомы новую избу, — тихо и ласково прошелестела старуха.
Костя представил, как хромые, слепые, горбатые и безрукие нищие строят избу и захохотал. А старуха, не поняв, отчего это только что злой и сумрачный вьюнош вдруг так развеселился, сначала испугалась, а вслед за тем слабым голосом стала вместе с Костей подхихикивать, стыдливо прикрывая беззубый рот концом черного головного плата.
Ладно, бабка, ежели узнаю, где безвинные люди от вас, лиходеев, хоронятся, то слова твои передам. Только ты вначале побожись, что владыко именно для того их и зовет, чтобы в дому своем пригреть. И старуха, закрестись мелко и быстро, стада клясться и божиться, что все именно так и есть, как она только что сказала.
Глава третья. Змеиный укус
Костя попробовал пробраться к скиту на следующее утро, но беспрерывный дождь, шедший трое суток, закрыл на остров единственный путь.
Только ещё через два дня, когда вода сошла и земля подсохла, Костя во второй раз вышел из дому и знакомыми тропками пошел к другу своему Тимоше.
Шел он босиком, подходя к болоту, закатал порты выше колен и явился перед Анкудиновыми как некий еллинский чёрт, по имени Сатир, коего видели они с Тимошей в одной из книг у отца Вараввы.
Узнав, что произошло в городе, Соломонида наотрез отказалась ехать в Вологду.
— Никогда мне в той Вологде счастья не было, не будет и сейчас, сказала она и, поджав губы, упрямо замолчала. Однако даже Костя заметил, что предложение Варлаама не столько напугало или удивило Соломониду, сколько смутило. От Кости не укрылось, что мать его друга почему-то покраснела и, пряча от мальчиков глаза, стала уверять их, что лучшего места, чем нынешнее, ей в жисть не надо, что она ничего и никого не боится, а как только сладят им новую избу, то и переедут они обратно, и, дай бог, заживут не хуже прежнего. Еще раз покачав головой, Соломонида сказала:
— Идите-ко, вьюноши. Владыко, я чай, в обиду понапрасну никого не даст. А я тут поживу одна, подожду. А как все сладится, то вы за мною и возвернетесь.
Тимошу и Костю пустили на владычный двор не враз. Сначала привратник долго расспрашивал их — кто такие и по какому делу идут в палаты, потом ушел и, вернувшись, Тимощу впустил, открыв узкую, обитую железом дверь, а Косте велел ждать за воротами.
Тимоша вслед за привратником прошел широкий, чисто подметенный двор, в глубине которого справа от ворот стояли двухэтажные палаты. Прямо напротив ворот шел забор, отделявший от двора многочисленные службы: конюшни, коровники, овчарню, баню, погреба, псарню, холопьи домишки, а справа — тянулся старый сад с огородом.
Было тепло и солнечно, пахло липовым мёдом, негромко блеяли овцы, слышался стук топора и неспешный говор баб, разморенных полуденной жарой.
Тимоша поднялся на высокое крыльцо и через просторные, высокие сени вошел в низкую и тесную горенку домоправителя. Геронтий стоял у высокой конторки резного дерева и писал. Конторка показалась Тимоше необычайно красивой. Множество дверок её были собраны из разных кусков дерева желтых, коричневых, серых. На лицевой стороне конторки — по углам — были искусно вырезаны два древа, отягощенные диковинными плодами. Под одним древом стоял нагой муж — прародитель Адам — и стыдливо склонив голову, глядел в сторону. Под другим древом стояла — нагая же — прародительница рода человеческого Ева и глядела вверх, на ветвь, кою обвил громадами змей, явившийся ей ради соблазна и погибели.
Тимоша быстро окинул горенку глазами. Была она низка и тесна. Маленькое слюдяное окошечко было забрано густой и толстой решеткой. Под окошечком стоял простой стол с чернильницей, песочницей, подсвечником, бумагами и перьями. Вдоль стояли железные сундуки и деревянные простые, как у мужиков, лавки. На полке, под образами, стояли книги, но видно было, что это книги хозяйственные, а не божественные.
Тут Геронтий отложил перо в сторону и строго взглянул на мальчика. Тимоша увидел суровое лицо совсем уже старого человека… Длинные седые волосы и длинная же седая, борода делали его похожим на праотца Ноя, коего видел Тимоша в Ветхом Завете у учителя своего Вараввы. Одет Геронтий был в холщовый подрясник, из-под коего виднелись мужицкие лапти. Как только Геронтий поднял голову, Тимоша враз перевел глаза со змея на образ Спасителя и, перекрестясь, низко поклонился домоправителю.
— Чей будешь? — неприветливо спросил Геронтий.
— Тимофей Анкудинов, Демьянов сын, — ответил Тимоша, подумав, что, наверное, домоправитель и так знает, кто он таков.