Тень власти

– Незачем ни писать, ни подписывать, – грубо прервал он меня. – Вы можете принимать или не принимать мои условия.

– В таком случае я их не принимаю, – сказал я и повернул назад. Я знал, что он не даст мне уйти.

– Да вы с ума сошли! – сердито закричал он. – Прошу прощения, – спохватившись, начал он с иронической вежливостью. – Я хотел сказать, что вы чересчур возбуждены. Извольте, ваше желание будет исполнено. Не думаю, чтобы вы признали когда-нибудь благоразумным делать этот договор достоянием гласности, – прибавил он с нахальной улыбкой.

Потом он крикнул в дверь:

– Дайте сюда бумаги, перо и чернил и принесите стол. Да живо!

Когда принесли все это, ван Гульст быстро написал несколько строк.

– Вот. Я даю здесь клятвенное обещание вернуть вам свободу и оправдать вас перед советом.

– А что же вы ничего не прибавили о восстановлении меня в должности и о том, что мне гарантируется безопасность и в будущем?

– Если ваша невиновность будет вполне доказана, все это сделается само собой. Действительно, вы сегодня чересчур нервны, – насмешливо добавил он.

– Прибавьте еще, что во всем этом деле вы действовали относительно меня вполне добросовестно. Я знаю только то, что вы сказали мне. На самом же деле положение вещей может быть далеко не таким, какого я, по вашим словам, могу ожидать.

Он немножко поколебался, потом вдруг решился и написал то, что я просил.

– Теперь пишите вы, – произнес он, подвигая ко мне бумагу с лицемерной услужливостью. – Впрочем, сначала скажите, что вы хотите написать.

– Клянусь не мстить вам за все, что случилось в эти дни, ни открыто, ни тайно, ни силой, ни своей властью. Я говорю прямо и без всяких оговорок в уме. И я буду верно исполнять мою клятву до тех пор, пока вы будете верно содействовать мне в этом деле. Но если вы окажетесь фальшивым хоть в одном каком-нибудь пункте, я буду считать себя свободным от всяких обязательств.

Он посмотрел на меня испытующе, видимо, испуганный подозрениями. Потом он перевел глаза на Марион. Ее лицо было бледно, но глаза сияли. Стоя здесь в этом темном коридоре, освещаемая колеблющимся светом фонаря, она имела какой-то неземной вид. Ван Гульст бросил на нее жадный взгляд, и я понял, что ему нужны не только ее деньги. Живой она ему в руки не дастся, согласно их договору, но он, очевидно, или не верил, что она найдет в себе силы исполнить свое слово, или думал, что он отыщет средство заставить ее исполнить его желания.

Действовал он очень осторожно.

– Повторите еще раз, – грубо сказал он мне.

Я повторил. Он вслушивался внимательно в каждое слово, как бы желая открыть в них заднюю мысль. Но у него не было повода спорить, иначе он возбудил бы подозрение в коварстве с его стороны. Присутствие Марион сильно действовало на него, а может быть, он просто меня уже не боялся.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Но я должен предостеречь вас, что если вы хотите обмануть меня, то вам не выйти отсюда живым. Все выходы охраняются моими людьми, и вы всецело в моей власти.

Я пожал плечами:

– Итак, можно будет записать наше условие в изложенном виде?

– Хорошо, – не особенно охотно отвечал он. – Вы также должны будете иметь дело со свидетелем, – прибавил он, сверкнув глазами. – с таким свидетелем, которого нельзя опорочить, со священником. Не знаю, передавала ли вам мадемуазель де Бреголль, что она приняла мое предложение. Мне чрезвычайно неприятно, что наше бракосочетание должно совершиться так внезапно и без всяких церемоний. Но теперь времена тревожные, и hwkho принимать меры против изменчивости судьбы. Священник ждет здесь. Он засвидетельствует наше взаимное согласие на брак, а ваше превосходительство подпишете наш брачный договор. Вы сделаете нам это одолжение, не правда ли? – он говорил со мной с едва скрываемым презрением.

– Хорошо, – спокойно отвечал я. – Я подпишу его.

Не знаю, намеренно ли он подверг меня этому последнему унижению. Мне известно, что ой сильно меня ненавидит, но я знал, что он привык рассчитывать все заранее. Я ожидал, что он будет настаивать на том, чтобы бракосочетание его с Марион было совершено завтра утром; но никак не здесь, в моем присутствии. Я даже не знаю, была ли Марион предупреждена об этом заранее: она не выразила никакого протеста. Впрочем, чтобы не оскорблять меня, она и не могла принять вид невесты, согласной на этот брак. И если она видела сквозь тонкую завесу насмешливой учтивости ван Гульста и понимала всю меру моего унижения, то, конечно, не ей было отступать от своего слова.

Вошел священник, маленького роста и незначительного вида, очевидно, креатура барона ван Гульста.

– Подпишите ваше имя на этой бумаге, – приказал ему барон.

– Это… – начал было он робко.

– Это вас не касается. Это не брачный контракт. Подпишите ваше имя, и делу конец.

Когда он подписал, я взял бумагу, сложил ее и передал донне Марион. Она молча взяла ее.

– Ну, теперь займемся другим. Вы готовы, Марион?

– Да, – отвечала она.

– В таком случае, исполните требу, отец Аренде. Эта женщина – мадемуазель Марион де Бреголль – согласна стать моей женой. Подтверждаете ли вы это?

– Да, – храбро ответила она.

В мрачном и унылом месте совершалось это бракосочетание. Темный коридор, под землей, едва освещаемый тусклым светом фонарей. Свечи горели неровно, мигали, бросая фантастические тени на лица людей, стоявших вокруг стола. По временам казалось, словно какие-то привидения носились по влажным стенам, из которых сочилась сырость. Казалось, коридор наполнялся тенями, явившимися сюда протестовать против нового акта несправедливости, который совершался в этих стенах. Руки священника дрожали, и он никак не мог приготовить все как следует!

– Давайте сюда другой фонарь, – приказал барон ван Гульст. – Отцу Арендсу не видно.

Принесли еще фонарь.

– А теперь проворней. Нельзя заставлять совет ждать. Священник взглянул на Марион. С минуту он колебался, и я полюбил его за это.

Свет падал прямо на Марион и ярко освещал ее лица. Она была совершенно спокойна, и ее грудь едва поднималась от дыхания. Руки ее были неподвижны, как у статуи. Выражение ее лица нисколько не изменилось, и только в глазах – она смотрела не на нас, а куда-то мимо нас – можно было уловить потустороннее выражение.

Священник, очевидно, заметил это, и голос его дрогнул, когда он спросил:

– Кто же будет свидетелем этого брака?

– Один из моих людей и господин губернатор. Полагаю, что этого достаточно.

Священник стал читать молитвы, которые полагаются при совершении брака. Читал он медленно, и в голосе его время от времени слышались нервные нотки. Донна Марион смотрела на сырой темный свод, а барон ван Гульст бросал на нее жадные взоры. Его пальцы скрючивались, и он сам был не похож на себя, он, который всегда держал себя так спокойно и ровно. Он был похож на пьяного – пьяного от своего триумфа и радостного возбуждения.

И я прислушивался к молитвам, считая все это искуплением моих грехов. Но когда я услыхал, как она дала обещание оставаться верной ему до гроба, мною овладело желание закричать и остановить совершение обряда, но я вовремя спохватился и только молча впился ногтями в ладонь.

Скоро обряд был совершен. С минуту все стояли молча. Потом ван Гульст стал благодарить Марион. Обратившись затем ко мне, он сказал:

– Покорнейше благодарю ваше превосходительство. Теперь идемте в совет. Он уже собрался… в нетерпении видеть вас, ваше превосходительство, – прибавил он с язвительной усмешкой. – Дайте пройти его превосходительству!

Он бросил взгляд на донну Марион, но она не глядела ни на него, ни на меня, и молча и бесстрастно вышла, как будто действительность для нее уже не существовала.

Когда мы проходили, я слышал, как часы пробили шесть. Теперь, стало быть, было около половины седьмого. В шесть часов Торрихос приходил ко мне за получением распоряжений и приказаний. Если только он не попал в какую-нибудь западню, то он мог бы быть здесь в семь часов. Это было бы еще рано, и в это время я еще не нуждался бы в нем. К несчастью, их всего было человек пятьдесят, между тем как городской стражи было более сотни человек. Лучшая часть гарнизона под командой Брандта и ван Стерка была в отсутствии. С этой стороны момент выбран был удачно. Что касается тех немногих войск, которые еще оставались в городе, то я не мог сказать, на чьей они были бы стороне, если б даже они и узнали обо всем вовремя.