Чистый разум

Неужели ничего не помнишь?

— Не помню. Не было этого, Таечка. Но я все же покажусь Гришину. Может, пропишет какие пилюли — ведь житья нет от этих кошмариков.

— Чер, — сказала она.

— Ну что ты, ей-богу, Чер да Чер. Он, в конце концов, не бог, рассердился я. — Приводи себя в порядок, а потом вместе кофейку хлопнем. Идет?

— Приходи быстрее…

Я уже привык по утрам видеть в душевой деловитого Вадима, который вставал чуть пораньше и, естественно, приходил сюда тоже чуть пораньше. Но на сей раз его не было. На пунктуального Коржикова не похоже. Ну да ладно, мало ли какие у человека дела. Тут завалился мой основной партнер по пинг-понгу Андреев с длиннющими, как у шимпанзе, руками, и мы малость попикировались насчет вертикальной подачи. Он считал, что ее нужно возродить, а я совсем так не считал. Ионный душ взбодрил, как обычно. Снова промелькнула мысль насчет Вадима, другая же мысль — про мое мистическое ночное бдение — просто не давала покоя.

Неужели из-за этой дурацкой бессонницы я становлюсь лунатиком? Этого еще не хватало. После ультрафиолетовой сушилки, где я стараюсь не обсыхать до конца, я растерся полотенцем, чтобы разогнать кровь, и направился завтракать.

На станции начинался обыкновенный трудовой день. Если отвлечься, то здесь было совсем как на Земле. Даже лучше и удобнее. Не надо было ехать на работу многочисленным транспортом, орудуя в толпе локтями и оберегая ноги от женских каблучков, не надо было приспосабливаться к начальникам, у каждого из которых, как известно, свой характер, не надо было… одним словом, не надо было суетиться. Напротив, работа под боком, жилье рядом, а пункты питания, спортзал, бассейн, лечебный комплекс и так далее, и так далее — вот они, рукой подать.

Короче, жить можно. И неплохо.

Попадавшиеся по дороге коллеги здоровались, не обращая внимания на мой затрапезный вид (светильники под потолком источали необходимый для организма спектр излучений, которые сопровождают человеческую жизнь на Земле, так что медицина на полном серьезе рекомендовала обитателям станции почаще принимать солнечные ванны), и мне стало весело, когда я представил, что иду по улице вот так — голый по пояс, с махровым полотенцем через плечо, а со мной здороваются цивильно одетые люди, спешащие на работу.

Тая, кажется, забыла свой вопрос. Или сделала вид, что забыла. Мы проглотили по паре неизменных сосисок, выпили по чашке кофе с витаминизированными бутербродами и разбежались.

Сеня Рыбаков, который эту неделю бдил в третью смену, критически осмотрел меня с ног до головы, пытаясь придраться, но я, увы, выглядел свежим, бодрым, отдохнувшим, без небрежностей в одежде, и он, с сожалением вздохнув, сказал:

— Опять была помеха, из того же сектора. Кратковременная. Разобрались, в чем дело?

— Пока нет, — ответил я, расписываясь в бортовом журнале. — Ну, давай, дуй, холостяк. Свободен.

Рано ему знать, в чем тут дело, а мне еще предстояло разобраться, с кем же Чер связывался на этот раз.

Сеня напрягся для достойного ответа, Люкакин в своем закоулке солидарно притих.

— Свобода дороже глаженых штанов, — изрек наконец Сеня, широко улыбаясь. — Между прочим, на той неделе ты тоже запишешься в холостяки.

Это он толсто намекал, что со следующей недели третья смена будет моей, тогда, мол, отыграемся. Вообще-то правильно, по графику так оно и выходило. Я сделал Сене ручкой, он кокетливо поклонился. Меня всегда умиляло, что такой могучий парень, как Сенька, умудряется сделать что-то изящно и ловко. Представьте, что вам кокетливо, перегнувшись в талии, которой не наблюдается, поклонился шкаф.

Малорослый Люкакин отчего-то вздохнул. Он имел с Рыбаковым самые дружеские отношения, не то что со мной.

Своим вздыханием Люкакин как бы предвосхитил свое последующее бормотание по поводу оклада и взваливания на хилые плечи стажера чужих обязанностей, поскольку через полчаса меня вызвали к Ильину. На этот раз в постовую.

Ильин расхаживал по выполненному в безэховом варианте помещению постовой, искоса поглядывая на ВИБР, по которому правильными волнами пробегали цветовые сигналы калибровки. В креслах ассистентов сидели какие-то взъерошенные Лаптев и Гусейнов. Оба посмотрели на меня чуть-чуть виновато, и я понял, что Аркадий Семенович сумел вызвать их на откровенность.

— Так, — сказал Ильин. — Не хватает Коржикова. Кто-нибудь видел его утром?

— Нет.

— А вчера вечером?

— Вместе ужинали, — сказал я.

— Как он себя чувствовал?

— Прекрасно.

— О чем говорили?

Вопросы следовали быстро.

— О разном.

— Хорошо, об этом попозже, — смилостивился Ильин. — Кто еще присутствовал на ужине?

— Моя жена.

Ильин приостановился на какое-то мгновение, будто запнулся, потом продолжил свое неторопливое хождение.

— Попытаемся в рамках эксперимента восстановить ситуацию. Прошу занять свои места.

Лаптев поплелся к пульту, мы с Гусейновым пересели поближе.

— К сожалению, Коржиков заболел, — неожиданно сказал Ильин, — так что придется без него.

У меня в памяти тут же всплыл недавний вопрос: «Кто-нибудь видел его утром?»

Методы, однако, у нашего «инспектора».

Василий наконец-то утвердился в глубоком рабочем кресле и принялся крутить головой, потому что мы оказались у него за спиной.

— Вам, Василий Игнатьевич, необходимо сосредоточиться.

Лаптев застыл истуканом, даже хохолок на белобрысой макушке как бы встал по стойке «смирно».

— У вас самая трудная задача, — продолжал Ильин. — Вам необходимо выйти на связь с Чером и проиграть тесты в порядке, максимально приближенном к воссоздаваемой ситуации. То есть, в том порядке, который мы с вами определили накануне, но с поправками, которые вы вспомните в ходе эксперимента. По окончании тестирования вы уступите мне свое место.

— Но, Аркадий Семенович, это опасно!

— Вам неопасно, а мне опасно, — буркнул Ильин. — Где же логика? Помимо того, я знаком с практикой психогигиены.

Иными словами, Ильин хотел сказать, что сумеет заблокировать сознание на момент пика информации. По земным меркам — может быть, и да. Я знавал некоторых феноменов, которые способны были за пять-десять минут усвоить информацию, содержащуюся в одном томе Большой энциклопедии. Это достигалось специальной системой тренировок, доступной единицам. Но тут-то речь шла о Чере! Не нравилось мне это. Кому нужен такой риск?

Дверь в постовую приоткрылась.

— Аркадий Семенович, — позвали из коридора.

— Заходите, Григорий Иванович, — пригласил Ильин.

Вошел врач станции Гришин.

— Мне кажется, что ваш диагноз заинтересует присутствующих, — сказал Ильин и обвел каждого из нас внимательным взглядом.

— Заурядный барбитал-натрий или мединал, — сказал Гришин. — Доза выше средней, но не критическая. Введена в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи с помощью пневмопистолета. Что еще? Ампулы и шприц отсутствуют. Коржиков утверждает, что снотворного не принимал.

— И ничего не чувствовал?

— Укалывание происходит мгновенно и абсолютно безболезненно.

— Что с ним?

— Сейчас спит. Теперь, пока почки все это прокачают… Сами понимаете.

— Спасибо, Григорий Иванович.

Гришин недовольно покачал головой, осуждая подобную практику применения снотворного, и ушел.

Ильин посмотрел мне в глаза, будто спрашивая: «Ну, так как?» — и я почувствовал себя крайне неуютно, но тут он перевел взгляд на Гусейнова, затем на Лаптева.

— Что ж, — помолчав, сказал Ильин, — если кто-то хотел, чтобы Коржиков отсутствовал на эксперименте, то цель достигнута. Начинайте, Василий Игнатьевич.

Лаптев состыковался с ВИБРом и привычно пробежал пальцами по клавишам пульта.

Ильин застыл за его спиной.

Минут десять ничего внешне эффектного не происходило, затем Василий встал и, отсоединяя присоски, утомленно произнес:

— Просит вас, Аркадий Семенович.

Ильин сел, нахмурился, побарабанил пальцами по подлокотникам, зачем-то вспомнил старинное напутствие: «Ну, с Богом»…