Зло сгущается

Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить это мучнисто-белое лицо, и тогда я понял, почему Не узнал его сразу. Если не считать синеватого звездообразного шрама на щеке, этот человек выглядел точь-в-точь как брат-близнец того Жнеца, которому я выстрелил в лицо первой ночью в Затмении. Он не замечал меня, и его руки, затянутые в перчатки, что-то делали над столиком, хотя я не мог разглядеть, что именно. Зато я обратил внимание, что его левая рука короче правой.

Не раздумывая, я начал пробиваться к нему сквозь толпу. Он поднял глаза, увидел меня, повернулся и невозмутимо потел к выходу. Потом бросил на меня взгляд через плечо и, увидев, что я почти добрался до края танцплощадки, рванулся и побежал к двери.

Понимая, что мне его не догнать, я стремглав бросился к нашему столику и опустился на колено. На полу я нашел половинку желатиновой капсулы с остатками белого порошка и сунул ее в карман. Выпрямившись, я заметил тонкую полосу пыли на столике, дугой соединяющую мой бокал с бокалом Дотти.

Подошла Марит. Я пошатнулся, наткнулся животом на столик, оперся на него, чтобы удержаться, и опрокинул. Бокалы полетели на пол, а я сумел вызвать на своем лице такую краску смущения, словно и впрямь готов был сгореть со стыда.

Марит нагнулась и похлопала меня по спине.

– С тобой все в порядке?

Я медленно кивнул и поднял столик. Лори, наша официантка, озабоченно взглянула на меня. Я поднял руку.

– Прошу простить, это просто головокружение. Такое иногда бывает со мной после танцев. Низкий уровень сахара в крови. – Я вытянул из кармана полусотенную банкноту. – Вот, принесите нам то же самое, а сдачу оставьте себе за беспокойство.

Девушка ушла за тряпкой, а Марит задумчиво убрала прядь волос за ухо.

– Что-то не так?

Вот именно, я только что увидел, как некто, воскресший из мертвых, пытался нас отравить.

– Просто мне показалось, что я заметил старого приятеля.

– Ты его вспомнил?

– Да. – Я пожал плечами. – Я вспомнил, что он мертв, и у него есть веские причины желать, чтобы я отправился той же дорогой.

Глава 17

Когда я подробно объяснил, что случилось, Марит была потрясена больше меня. Она сумела скрыть замешательство, когда вернулись Уотсон и Дотти, но сразу же торопливо извинилась за нас обоих, и мы вышли. Мы молча прошли к лифтам и направились домой.

Когда двери лифта за нами закрылись, Марит обняла меня, и я почувствовал, что она дрожит.

– Успокойся, Марит, все не так уж и плохо. Во всяком случае, никто не пострадал.

Спрятав лицо за завесой черных волос, она всхлипнула и вытерла слезу с правой щеки.

– Знаю, Тихо, но от мысли, что я могу тебя потерять… Я не думала, что это будет так больно. – Она подняла глаза и провела по моей щеке пальцем, мокрым от слез. – Ты у меня в крови, Тихо Кейн.

Я поцеловал ее руку.

– А ты у меня. – Лифт остановился, и открылась панель трансверсора. – Рано в кровать, рано вставать, в Седону – и убийцам нас не догнать.

Несмотря на угрожающие высказывания Хэла относительно Седоны и покушение, спал я хорошо. Я был готов к новому кошмару с чудовищами, но, к своему удивлению, вообще не видел снов. Проснулся я быстро, горя нетерпением отправиться в путешествие. Приняв душ и наскоро позавтракав, мы с Марит отправились вниз за ее "рейндж-ровером".

Марит надела бриджи цвета хаки, рубашку сафари такого же цвета и сапоги до колен. У ее левого плеча красовались четыре патрона к дробовику, а в руках она несла футляр, где лежал помповый «моссберг» с пистолетной рукоятью и укороченным стволом. На бедре у нее болтался "кольт-питон магнум" и обойм к нему было достаточно, чтобы выиграть небольшую войну. Черные очки и черная кепочка-бейсболка завершали ее наряд.

Мне пришлось довольствоваться своими ботинками, джинсами и одной из тех рубашек, которыми снабдил меня Роджер. Под рубашку я, как всегда, надел бронежилет, а сверху – наплечную кобуру и ветровку, скрывающую пистолет. Я прихватил два полных запасных магазина и сунул в ружейный футляр Марит коробку патронов. Хотя я и не думал, что нам представится случай пострелять, но считал, что ради чувства безопасности можно смириться с разочарованием.

Ярко-красный «рейндж-ровер», с которого еще капала вода после мойки, был заправлен под завязку. В нем имелся холодильник, который Анна забила прохладительными напитками, сандвичами и виноградом. Я пристроил ружейный футляр на заднем сиденье, а сам влез на штурманское место. Марит скользнула за руль, и мы отбыли в Седону.

Хотя мы выехали рано, я все равно предполагал встретить оживленный поток людей, торопящихся на работу, но когда я сказал об этом Марит, она только покачала головой.

– Не забывай, дорогой, что те, кто работает в Центре, обычно живут здесь или приезжают из Затмения на лифтах. Оживленное движение можно увидеть, как правило, только в августе, когда жители Феникса уезжают в Сан-Диего в связи с сезоном муссонов.

– Муссоны? В пустыне?

– Муссоны. Они обычно приходят неделей позже, в начале июля. Грозы с молниями, каких ты никогда не видел. – Она улыбнулась. – Забавно, но когда после бури раскрывают Застывшую Тень, люди все равно не могут увидеть звезды, потому что все небо затянуто тучами.

Разговаривая, Марит легко вела «рейндж-ровер» мимо легионов припаркованных автомобилей. Одни были в пыли, другие – даже в такую рань – уже натерты воском и отполированы. Если бы не разнообразие марок, можно было подумать, что мы едем по трюму гигантского корабля для перевозки машин.

"Рейндж-ровер" взлетел на пандус, ведущий на Десятую автостраду. Мы выехали на нее как раз за туннелем, проходящим под Центром, и почти сразу же попали на развязку с автострадой № 17. Когда мы свернули на север, я вытянул шею, пытаясь разглядеть то кладбище в Бокстоне, где погиб Бак, но ничего не увидел.

Марит, пользуясь отсутствием встречных машин, включила дальний свет.

– Надо вовремя заметить спринтеров, чтобы увернуться. Бедные ублюдки.

– О чем это ты?

– Система заботится о народе. Если ты ни на что больше не годен, можешь продать свое право голоса корпораторам или политиканам, и они о тебе позаботятся.

Для многих это не так уж и плохо: кормежка три раза в день, пива достаточно, чтобы напиться до одурения, и наконец, телевизор. Чертовски много для парней, которые не смогли удержаться на работе.

Я нахмурился.

– Не думаю, что участь этих ребят так уж хороша.

– Верно, зато устанавливается нижний уровень, дальше которого упасть невозможно. И при этом никто не запрещает тебе заниматься чем угодно и где-то работать – только большинство тех, кто выбрал этот путь, просто сдаются. Они вроде как умирают и ждут лишь того, чтобы прибрали и тело.

– А спринтеры?

– Это бегуны по автострадам. Самоубийцы. Они разочаровываются в жизни и решают уйти из нее, но на них лежит ответственность за семью. Вот они и выбегают на автостраду, а если ты идешь под сотню миль в час, как мы сейчас, гибнут не только эти придурки, но и водитель.

Внезапно я понял, куда она клонит.

– То есть человек надеется, что его семья получит страховку от твоей страховой компании?

– О крупных выплатах в таких случаях болтают по всему городу, но это не более чем легенды. Страховые компании, используя купленное право голоса, провели закон, по которому всякий, кто занимается спринтерством, признается, по сути дела, виновным в покушении на убийство. Закон не только освобождает страховые компании от любых выплат по отношению к спринтерам, но и возлагает на жертву и ее имущество ответственность за повреждение автомобиля. – Она покачала головой. – Я знаю семьи, целиком разорившиеся в результате этого, и не хочу, чтобы это случилось с кем-то еще из-за меня.

Мы выехали из Затмения вблизи умирающего городка Дель Вебб – когда-то здесь был процветающий интернат для отставников. Температура снаружи зашкаливала за сто десять по Фаренгейту, и в окно я видел пустыню, по большей части состоящую из растрескавшейся глины и низких колючих кустарников.