Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 38

   - Расскажи мне о них. Только сказку. И чтобы закончилась она хорошо.

   Он губами стёр с зарумянившихся щёк отблески недавней бури. Провёл ладонью по волосам своей богини, и венцом на них расцвела радуга. Помолчал немного, улыбаясь игре мыслей. А затем мягко направил их в розовое, заострившееся от любознайства ушко:

   - У хороших сказок нет окончания - но всегда есть начало новым. Слушай.

  

*

  

   Сначала была музыка... да, в самом начале всего была именно она, едва различимая среди безмолвного воя хаоса. Но проходит вода сквозь тугую твердыню камня, просочилась и музыка сквозь мёртвую пустоту, растворив её в себе - в мягких, трепещущих и тёплых звуках. С тех пор и никогда не стихает эта музыка, но лучше всего слышна она на восходе ночи. Если в эту пору очутиться подальше от всей и всяческой суеты и настежь открыться миру, то ласково и благодарно прикоснётся он к ещё неведомым струнам сердца и зазвучит - разноцветно и переливчато.

   - Динь! Дилинь! Дон! - в дальних отголосках заката с тихим звоном проступали звёзды. Всё ярче и ярче звучали они, расцвечивая небосвод, и вот уже развернулся в вышине бескрайний свиток вселенной - знай себе, читай начертанные на нём письмена. Какие? Да обычные, человечьи: каждый живущий оставляет своё - недаром же говорят старики, что и звёзд на небе столько потому.

   Но женщина, которая стояла сейчас на галерее Тёмной башни королевского дворца и слушала музыку зарождавшихся звёзд, уже почти не соглашалась с этим поверьем. В последние годы нередко приходила к ней мысль, что вселенная сама шлёт нам вести - жаль только, не все могут прочитать те строки, написанные светом на тьме.

   Повеяло сырой прохладой. Женщина плотнее укуталась в чёрный бархатный палантин и заторопилась к спрятанному в нише выходу. Вид, открывшийся прощальному взгляду на запад, не порадовал: завтра похолодает... капризная в этом году весна!

   Узкая с высокими каменными ступенями лестница, дуга коридора, тяжёлая дубовая дверь - и вот, просторные покои встретили свою хозяйку свежим душистым теплом. Ах, какое тепло! Какое ароматное! В разное время здесь тайком ли, явно, но перебывал и столичный бомонд, и жители Коренбурга рангом попроще, наведывались даже из дальних провинций. И в устных мемуарах отчего-то вполголоса признавались потом: входивший в эти апартаменты проникался доверием к их обитательнице, ещё не видя её - от одного только царившего здесь духа.





   Даже королевский парфюмер, известный своим мастерством, ироничным на всё прищуром и скандалами с коллегами по цеху, и тот захаживал сюда с удовольствием - а однажды в приватной беседе разоткровенничался, что его гурманский нос различает тут и обольстительные трели взбитых сливок, и трагическую ноту полыни, и дымчатый вкус луговой земляники. Но ведущий тон, по мнению господина композитора ароматов, создавали кожаные переплёты многочисленных книг. Наиболее старые из них принадлежали ещё первому придворному звездочёту, а в последние пять лет их собрание пополнила та, что ныне занимала эту должность.

   Попросив горничную подать горячего вина и в который раз подумав, что с привычкой командовать слугами надо родиться, хозяйка проследовала в кабинет. Стоявшее возле камина широкое кресло поманило в гнездо своих объятий, но госпожа звездочея соблазняться не торопилась. Вместо себя она оставила гостеприимному креслу аккуратно сложенную накидку и деловито прошла к массивному столу. Зажгла свечу. Неровное пламя осветило и стол, и раскрытые книги, и рукопись, оставленную на полуслове, и сам подсвечник искусной работы - девушка с факелом в руке пытается рассмотреть лицо разметавшегося во сне юноши.

   Та старинная печальная история служила хозяйке комнаты хорошей острасткой всякий раз, когда любознательность её грозила обратиться в любопытство - София Ламендор всегда училась отлично.

   "Вот бы и Динь так же", - подумала женщина, усаживаясь за стол. Взяла остро отточенный карандаш, глубоко вздохнула. Расправила замявшийся уголок листа, исписанного схемами, формулами и кособокими нотабене на полях. Но что-то свербило, не давало вниманию течь привычной рабочей колеёй, стучало в висок - назойливо, жарко. Нет, невозможно... и она посмотрела в сторону, откуда шла эта тревожная волна.

   По правую руку стояла миниатюра в тонкой серебряной рамке - с портрета застенчиво улыбалась девочка с русой косой через плечо и тяжёлым взглядом. Под ним становилось неуютно - чувство, будто тебя рассматривают насквозь, не из самых приятных. Но София привыкла - её собственный взгляд был ничуть не лучше, правда, в отличие от племянницы, она давно научилась его смягчать.

   Звездочея приласкала кончиками пальцев мастерски написанные волосы и мягкий овал улыбающегося лица - а ведь могла бы ты, девочка, осчастливить какого-нибудь хорошего человека, стать ему доброй женой, если б не этот взгляд...

   "Вылитая Анна", - София вздохнула опять. Чем больше перечишь судьбе, тем жёстче она выламывает по-своему. Не справишься ты - она взвалит твою ношу на плечи твоих детей. Отказалась старшая сестра идти тёмной и трудной знахарской тропой, любви хотела, смеха и счастья женского - а что из того вышло? И любимого к гибели привела, и сама погибла. Только и остались от них память да крошка Динь, за воспитание которой взялась София, сама к тому времени только встретившая свой восемнадцатый год.

   О, как хотелось в иные дни бросить всё, умереть, исчезнуть из этого страшного, жестокого, грязного мира, где ты одна, потерявшая дар, семью, веру - и с чужим ребёнком на руках!

   С чужим? Нет, нет, кто угодно, только не Динь - с её цепкой памятью, с прицельным вниманием к мелочам, с неуёмным стремлением исследовать всё подряд - а то София не помнила себя ещё маленькой Зосьей? Такая же, ну точь-в-точь такая же - от старшей сестрицы не отставала ни в чём... почти ни в чём.