Фронты

26

Между тем Израиль вел Марию-Терезу ужинать. Он уже договорился с ней, что гораздо менее опасно сидеть в ресторане с ним, чем скитаться, как газель, по улицам Отсосовска. По привычке он поперся было в кабак купца третьей гильдии Хиппатого, но вовремя опомнился и повернул к единственному в городе приличному ресторану со звучным названием «Либидо». Это было проверенное место для спаивания не бывавших на Фронтах гусаров, совращения молоденьких лицеисток и вечеринок с шумными потасовками. Какой намек был в названии ресторана, никто в городе толком не знал. Некоторые считали, что «Либидо» — столица какой-нибудь экзотической страны к югу от Самурайи, однако большинство придерживалось точки зрения самого образованного человека в округе — судьи Узкозадова, этот считал, что ресторан был назван так в честь центральной площади Тоже- Парижа.

"Либидо" приветливо распахнул свои жаркие объятия перед сердцеедом Блином и его добычей.

— Особенно хорошо жить в Париже, Машенька, — заметил Блин, открывая перед княжной двери людного места. — Хотите в Париж?

— Хочу, — простодушно ответила Машенька, на что Блин тонко улыбнулся.

Не успели они сесть за столик и пригубить из большого бокала газированного сидра, как в ресторан ворвалось все офицерье, еще не успевшее остыть от грандиозного побоища на месте дуэли Адамсона и "барона Хорриса".

Вошедшие живо расселись вокруг столика Блина, впрочем, в некотором отдалении, и терпеливо уставили свои идиотские лица и физиономии в его сторону. Это не обошло внимания Блина, но он ничуть не смущаясь, продолжал целовать Машеньке руку, сокровенно шепча ей на ухо.

— Машенька, вы были когда-нибудь влюблены? — поинтересовался он.

— О да, сударь, — еле слышно сказала гимназистка и огляделась по сторонам. Ее пожирали восхищенные взгляды. Мария-Тереза вдохновилась. Знаете, я была так влюблена, так влюблена!

Газированный сидр, как ни странно, ничуть не отрезвлял.

— Он, знаете ли, был такой молодой, красивый и в белых штанах,

на этих словах Машенька споткнулась и покраснела.

Среди тишины послышалось сопение помятого толпой Узкозадова, понимающего, что речь идет о полковнике Легоньком, бывшем в Отсосовске с Инспекцией. Поручик Бегемотов равнодушно закурил папироску, сплевывая меж своих расставленных ног. Остальные гусары, казалось, так и не переводили дыхания.

— А могли бы вы полюбить немножечко и меня? — задушевно озадачил девушку Блин.

— Ах, — покраснела Машенька.

— Ну да, мне так не везло в жизни!

— Полноте!

— Меня покинули все друзья и поклонницы, — Израиль Алексеевич зажмурился и печально закачал головой.

Машенька, между тем, снова огляделась и слегка отодвинулась от Блина, а спустя мгновение придвинулась снова, не зная, кого здесь следует опасаться больше.

— Я не смогу полюбить вас никогда!

— Позвольте… — смешался Блин, никак этого не ожидавший. — Неужели я такой некрасивый, или, может быть, я недостаточно храбр?.. Хотите, Машенька, я проколю саблей зад вон тому моряку? — взмолился Блин, кивая на адмирала Нахимовича.

Спустя мгновение он вскочил и, не взирая на испуг Машеньки, схватился за шпагу… Шпаги на интригане почему-то не оказалось.

— Боже, — прошептал Блин, медленно сползая на стул. Пальцы его стали нервно теребить вилку.

— Ну что же, сударь? — недовольно спросила, ожидавшая развлечений, княжна Мария-Тереза.

Блин с отчаянным выражением лица взмахнул вилкой и вонзил ее в гору салата. В образовавшейся тишине раздался хруст и чавканье. Запив салат стаканом газированного сидра, Блин окончательно пришел в себя после утраты своей шпаги и неожиданно привлек Машеньку к себе.

Офицеры повскакивали с мест, опрокинув поручика Бегемотова — все стремительно бросились к Блину и княжне Машеньке. Одни для того, чтобы предотватить разврат (а все знали, что Блин в этом отношении весьма скор на руку), другие же — чтобы самим участвовать в оном.

Как и следовало предполагать, началась обычная в Отсосовске попытка потасовки, которая переростала в заурядный мордобой.

Были биты лица и посуда, выставлены на бульвар все окна и двери, только три стены из семи остались нетронуты. Не скоро еще горожане смогли посетить свой любимый и единственно приличный ресторан «Либидо». Приезд Блина в Отсосовск явно не пошло одноименному городу на пользу.

27

Грязная запыленная фура, крытая дырявым брезентом, тащилась по разбитой дороге, то и дело опасно накреняясь. На облучке сидел долговязый солдат, погоняя хромую кобылу, а в повозке лежал загримированный под поручика Бегемотова барон Хоррис, тоскливо взирая на утопающие в клубах пыли заросли гаоляна. Еще более тоскливо выглядели лежавшие по обочинам и раздетые трупы самурайцев, сделавших себе харакири во время последней схватки. На солнце ясно виднелись оголенные желтые пятки. Вдалеке за погостом слышался шум приближающегося боя.

Наконец повозка подъехала к воротам части.

— Тпру! — закричал солдат, натягивая поводья. Кобыла всхрапнула и рухнула наземь.

— Ну, что там? — спросил Хоррис.

— Приехали, ваш-выс-бродь, сдохла, — доложил солдат.

— Ах твою так! А где же моя часть?

— Да где стреляют, ваш-выс-бродь, больше быть негде.

Барон со стоном вывалился из повозки и побрел к воротам. Часовой взял ружье наизготовку.

— Стой, козел! Ты куда идешь? — не совсем по Уставу спросил он.

Барон Хоррис стал вспоминать, что в таких случаях советует отвечать Устав, и вспомнил, что в жизни не читал никаких Уставов. Не читал ничего, кроме порнографии. Тогда барон сунул ему оплеуху, часовой вытянулся в струнку.

— Виноват, ваш-выс-бродь, не признал!

— То-то! — молвич добродушно барон и вступил в расположение своего полка, без сомнения овеянного славой. Войдя в одинокие ворота, барон обратил внимание, что сараи более напоминают самурайские свинарники, чем казармы регулярной и победоносной Армии. Барон, впрочем, тут же оставил свои изыскания, и направился к здоровенному детине, стоявшему возле переносного дивизионного сортира. Когда Хоррис подошел ближе, то признал в нем ротмистра Яйцева, почему-то изрядно пьяного.

Появление на Фронтах Яйцева было поистинне фантастическим событием. Он прибыл на Фронты ненадолго, исключительно подлечить поврежденный во время дуэли пах. По тому, что Яйцев оказался здесь даже раньше переодетого фон Хорриса, можно было допустить, что ротмистр воспользовался подходящим Аэропланом.

Ротмистр прибыл на Фронты ненадолго, но уже успел как следует отведать сидра, и теперь стоял перед переодетым бароном, расставив ноги на ширину плеч.

— Ну наконец-то, Бегемотов! А мы-то вас заждались. Некому стало умирать за Императора и его Империю! — ротмистр изучающе осмотрел «Бегемотова» и икнул.

— Немедленно берите в казармах две роты гвардейцев и нанесите молниеносный удар по противнику. Используйте для этого правый фланг его позиций, — посоветовал ротмистр и сочно щелкнул подтяжками.

— Есть! — вылетело у Хорриса. Он с отменной выправкой повернулся вокруг брошенного окурка и побежал к сараям, которые Яйцев считал казармами.

— Рота! В ружье! Вперед! — раздались вопли проснувшихся дневальных.

Солдаты действительно выскочили из казарм, но тут же окопались и залегли. Барон на всякий случай тоже прилег на землю и стал сползать в сторону ближайшей рытвины. Ротмистр Яйцев, бесстрашный как никогда, метался между ротами при обнаженном оружии и громко оглашал какое- то непотребное сообщение.

— Вашу, твою, чтоб!..

Время от времени он также злобно испепелял барона взором, заставляя поднять с земли личный состав. Хоррис, наконец, собрался с силами и, встав на четвереньки, с криком "За мной!" зашагал к Фронтам. Солдаты тоже, местами даже обогняя барона, скрылись в зарослях гаоляна.

Все еще ползком барон добрался до одинокой сосны, торчащей штырем над кустарниками, на которую взобрался. Уцепив ногами сучья дерева, Хоррис достал бегемотовскую трофейную биноклю и начал сквозь нее озирать позиции: передний край был окутан дымом, в котором едва угадывались контуры неприятельских окопов и пушек, а в ближних зарослях еле заметно две роты гвардейцев и пять рот самурайцев вели самое кровавое побоище, какое когда-либо видел барон.